Валери Тонг Куонг - Провидение

– Ну так что? Тебе было больно?

– Чудовищная оплеуха, вот какое воспоминание у меня осталось. Чудовищная оплеуха. Знакомое ощущение. Кости будто разогреваются. Обжигают. Нелегко такое понять – кости, которые обжигают, а, паренек?

– Перестань качаться, Поло, – беззлобно ворчит Марилу, – стул испортишь.

– Ладно, а дальше?

Затем ощущение, будто тебе заткнули рот кляпом, раздавили, это длилось всего долю секунды, и при этом целый век. Потом белизна, воспоминание об ослепительном свете. Мне три года, я в волнах, песчинки в моем рту, в горле, волна заглушает мой крик, последний образ моей матери. Нет, не образ. Силуэт. Тень. Ощущение. Холод.

– Так ты видел это, Шарли? Пляж? Может, ты жил на берегу моря, когда был маленьким?

– Надо думать. На Севере.

– Почему на Севере?

– Потому что меня там подбросили – оставили у ворот какого-то завода.

Иногда я подозреваю, что выдумываю свои воспоминания. Эта докторша, психолог, объяснила мне: «Обычно дети полностью забывают, что было с ними до трех с половиной лет. Это называется инфантильная амнезия. Конечно, некоторые утверждают, будто бы что-то помнят, будто бы что-то видят, описывают то, что будто бы с ними происходило, однако, Шарли, должна вам признаться: я в этом сомневаюсь».

Я все же спросил Габриэль по поводу моря, пляжа. У нее тоже нашлись смутные воспоминания. Ветер. Босые ноги в холодном песке. Но у психологини на все есть ответ, по ее словам, я себе это просто внушил. Возможно.

– В любом случае мы рассказываем себе всякие истории, – утверждает Марилу. – Лжем себе, когда правда невыносима, это так по-человечески. Наверное, из-за этого и придумали выражение «спасительная ложь».

С ней все становится так ясно.

– А потом? – не отстает Поло, который продолжает думать свою мысль. – Ну, после чудовищной оплеухи?

– Потом, как ты догадываешься, – черная дыра. Гаснущий экран. Исчезающая боль, а дальше ничего, совсем ничего.

Ничего, пока не очнулся в больнице. Собственно, только тут я и расхандрился по-настоящему. Очнуться после самоубийства, которое не планировал, что за чертовщина. Моей первой мыслью было: мне никогда не хватит духу повторить это, вот черт.

К тому же я и в самом деле выбрал не самый удачный день. Сиделка, которая присматривала за мной, с трудом скрывала раздражение, говоря со своей товаркой: «Представляешь, Мирей, эти бедняги ничего ни у кого не просили и погибли при взрыве, а он сам напрашивался, так нет же, видать, не его время, вот я тебя и спрашиваю, ну где тут воля Божья?»

Марилу улыбается мне, и ее улыбка надрывает мне сердце. Уточняю – счастьем.

– А я тебе скажу, что ты на редкость удачно выбрал день, Шарли. Посмотри-ка, как все получилось. Есть чем гордиться.

Она появилась тут не первой. Первым ко мне пришел Альбер, в тот же день, когда я пытался покончить с собой. Сел рядом и затеял читать мне газету. Время от времени посматривал на меня поверх очков в виде полумесяцев.

– Ну как? Все хорошо? Да? Тогда я продолжаю.

– Старый чудак, – прокомментировала медсестра. – Вбил себе в голову, что должен составить вам компанию. Если вас это смущает, вы особенно не церемоньтесь, дайте ему понять.

Я был все еще оглушен, пялил глаза в потолок и напрасно рылся в памяти, пытаясь его вспомнить, но не смог. Чего, собственно, ему от меня надо?

– Ничего, Шарли. Вернее, все и ничего. Как бы тебе сказать…

На второй день он вернулся вместе с каким-то человеком в сером костюме, а у того был кожаный портфель в руке. И подписал на моих глазах кучу всяких бумаг. Все это было еще как в тумане. Человек в костюме покачал головой, поздравил меня, сухо попрощался и так же исчез.

– Я все объясню, – успокоил меня Альбер. – Ты еще слишком слаб, доверься мне.

В следующие дни он продолжил свои чтения. Рассказы, чьи-то письма, кулинарные рецепты, романы, детские книжки, энциклопедия, афоризмы, цитаты, известные эпитафии, философия, отрывки из газет.

– Это помогает сосредоточиться.

Временами, между двумя главами, двумя параграфами, он рассказывал свою собственную историю, еще более невероятную, чем те, что читал мне. Историю сироты, одиночества, судьбы. Тут дело было в надежде.

Я начал его ждать. Караулить его приход: он появлялся всегда в один и тот же час, почти минута в минуту. Мне стало нравиться, когда сиделка раздергивала шторы на рассвете. Я начал ворчать на однообразие меню. Стал причесываться, бриться. Чувствовал себя повеселевшим – это было так неожиданно.

Однажды вечером я его спросил, может ли он одолжить мне часы. Он снял с запястья свои собственные и протянул мне. При этом оправдался: «Я уже давно не нуждаюсь в том, чтобы измерять проходящее время».

А потом как-то утром в мою палату нагрянула Марилу.

Притащила огромный букет, который наполовину скрывал ее лицо. Может, так оно было и лучше: меня уже достаточно восхитила и его половина.

– Пришла вас поблагодарить.

– За что?

– За то, что спасли мне жизнь. Я единственная уцелела при взрыве в «Реальпроме». Меня зовут Марилу Михайлович. Если бы тот поезд в метро не остановился, то есть если бы не вы, я погибла бы вместе с остальными.

Я был так рад слышать это.

– В тот день, – веско сказал Альбер, – не только вы воспользовались щедростью провидения. Собственно, позвольте представиться: Альбер Фён, друг Шарли.

– Мне пришлось возвращаться на работу в такси, – продолжила Марилу. – Но была чудовищная пробка. А шофер оказался настоящей скотиной. Наорал на меня за то, что я ела бутерброд, и я не нашлась, что ответить. И почувствовала себя таким ничтожеством. Пустым местом. Это может показаться смешным, но вполне резюмировало мою жизнь.

– Я в точности то же самое подумал, когда бросился на рельсы, – отозвался я. – Пустое место.

– Короче, я вылезла из такси и решила доехать на метро. И знаете, что произошло?

– В последний момент смерть изменила свои планы. Мы с вами вылетели из списка.

– И я тоже, – ввернул Альбер.

– И Том! – добавила Марилу.

– Том?

– Один малый, который в тот день попал в отделение «Скорой помощи» с серьезным внутренним кровоизлиянием. Без Поло он бы пропал.

– Поло?

Она говорила, а ее руки порхали.

Балерина.

Просто блаженство.

Она улыбнулась и при этом вздохнула – да, такое возможно.

– Поло – это мой сын. Он пришел ко мне в больницу. У него нулевая, резус отрицательный – единственная группа крови, которую можно было перелить Тому.

– Короче, я подведу итог, – сказал Альбер, – если бы не Шарли, не было бы Марилу. Без Марилу не было бы Поло. А нет Поло, нет и Тома. Прекрасная цепочка, Шарли, что ты на это скажешь?

Я говорю Альберу, что мне вдруг стало страшно. Я слушаю эту женщину, этого ангела, эту женщину с лицом ангела, и паникую. Слишком уж много счастья на кону. Я боюсь снова оказаться зажатым между перроном и поездом, боюсь, как бы это не оказалось всего лишь предсмертной галлюцинацией, бредом из-за уничтожения моих нейронов. А вдруг эта палата, Марилу, Альбер, медсестры и я сам лопнем как мыльный пузырь, растворимся в реальности?