Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

Американец вскинул брови, словно ожидая ответа, но Левин молча кивнул. Тогда Эпрон рассмеялся.

— Нет, Левин, ты так не считаешь. Американец, по-твоему, русским никогда не станет. А ведь я работаю как проклятый. Даже идиш скоро выучу, вот увидишь…

Эпрон явно веселился. Он бросил взгляд на Марину и достал из кармана рубашки пачку папирос в краснозвездной пачке. Такие обычно курили красноармейцы.

— На сцене курить запрещено, товарищ доктор, — произнес Левин, как только американец поднес папиросу к губам.

Напряженность в отношениях между мужчинами была вполне зрима. Рядом с природной силой и непринужденностью американца красота и уверенность Левина вдруг показались Марине искусственными. Эпрон снова положил пачку в карман.

— Ах да. Не буду.

Он бросил газету на стул, отступил чуть назад, чтобы перешагнуть через софиты на краю сцены, и спрыгнул в зал. Шагая по центральному проходу, он вдруг обернулся:

— Повезло тебе, товарищ худрук. Теперь у тебя будет неплохой театр.

Он подхватил оставленное на сиденье кожаное пальто на меховой подкладке и скрылся в темноте. На минуту его силуэт появился в освещенном проеме двери, над которой висел портрет Сталина, а потом исчез уже окончательно.

— И что он здесь ошивался-то? — проворчал Левин.

— Он…

Марина показала на брошенную газету. Она наполовину развернулась, так что вновь стало видно ее фотографию.

Левин недоумевал:

— А как он вошел?

— Не знаю, не слышала. Я работала.

На лице Левина было написано недовольство, к тому же Марине не понравился тон ее собственного ответа — заискивающий, оправдывающийся. Она подобрала газету.

— Я не знала, что существуют две «Биробиджанские звезды» — по-русски и на идише.

— Ты еще много чего здесь не знаешь, Марина Андреевна. Уже четыре года у нас официальный язык русский, а не идиш: в Биробиджане не только евреи живут. Лучше тебе это не забывать.

Левин вдруг отказался от ласкового и льстивого тона, который принял с Мариной с самого начала. Она взяла шаль, которую сбросила во время репетиции, и, спокойно улыбаясь, накинула себе на плечи. Она улыбалась как женщина, знающая цену своей красоте и своему актерскому дару.

— Так точно, товарищ Левин. Я абсолютно ничего здесь не знаю и не ведаю.

Левин тут же изменил тон.

— Прости, я не хотел тебя обидеть. Просто этому американцу в театре нечего делать. Не хочу я, чтобы он здесь болтался.

— Я не ожидала встретить здесь американцев и не знала, что ему сказать.

— Здесь нет американцев. Здесь один американец. И этого вполне достаточно.

— А он тут давно?

— Больше года. Не нравится мне, что он у нас, но решение его тут оставить было оправданным.

— Оставить? Он не эмигрировал вместе с другими?

— Он просто сопровождал помощь от американских евреев и должен был сразу же возвратиться. Но потом… у нас в области был только один диспансер, без врачей, способных сделать хотя бы простейшую операцию. И оборудования тоже не было. Средств на создание больницы взять было негде. Больных приходилось возить в Хабаровск. По возможности. А несчастных случаев и заболеваний вначале хватало. И смертельных случаев тоже. Здоровье у иммигрантов слабое было: почти все городские. Тяжело было. Партия помогала, чем могла, но исполкому надо было и самому изыскивать средства. Американские евреи предложили помощь. Понадобилось время, чтобы решить вопрос, так что оборудование они прислали только в начале войны. Эпрон тогда и приехал. Должен был обучить наших докторов пользоваться оборудованием и сразу же вернуться обратно. Но всех хороших врачей призвали на фронт. Осталось только двое. Один — в ста километрах отсюда, на китайской границе. Сюда он не ездит: он там нужен. А второй обычно пьян с самого утра. Эпрон предложил преобразовать наш диспансер в небольшую больничку с операционной, а также согласился остаться у нас до конца войны. Биробиджанский исполком обсудил и передал предложение выше, а те запросили мнение Москвы. В Москве сказали «да», вот и все. Разумное решение. Иногда надо проявлять прагматизм. Принимать помощь от того, кто ее предлагает, не так ли?

Марина предпочла не отвечать. От холода в зале ее знобило. Левин это заметил и рукой поправил шаль на ее плечах.

— И все-таки американец есть американец, — скривился он и достал пачку сигарет.

Марина усмехнулась:

— А я думала, на сцене курить запрещено.

Левин подмигнул.

— Только американцам.

Он снова был сама уверенность и само обаяние. Зажег сигарету, затянулся и выдохнул колечко дыма, откинув назад голову. Марина убирала со сцены аксессуары, которыми пользовалась для репетиции.

Понаблюдав за ней, Левин произнес:

— Жаль, что я не зашел раньше, когда ты работала. У меня было важное собрание.

— Это мелочи. Пока еще смотреть не на что. Многое никуда не годится. Я только начала. Завтра продолжу.

— Американцу, кажется, понравилось.

— А может, он в театре ничего не понимает. Кстати, он хороший врач?

— Похоже. Женщины им бредят. Он в основном их и лечит.

Левин произнес эту тираду с провокационной насмешкой. Но взгляд его говорил, что ему не смешно. Марина тоже насмешливо улыбнулась, решив его поддеть, в свою очередь.

— Если он хорошо делает свою работу, в чем его можно упрекнуть? Только, что он американец?

— Только американец — это немало. Америка — самое отвратительное место на земле. Всем известно, что это такое и как они там живут.

— Но он-то там больше не живет. Он здесь, людей лечит. Он не просто оборудование привез, он по-настоящему помогает. Похоже, ему даже нравится жить здесь, с нами.

Левин будто отмел эти рассуждения движением руки:

— Для того чтобы ему доверять, этого мало. Таким типам доверять нельзя. Дело в личных качествах… Шныряет туда-сюда. Никогда не знаешь, где он сейчас. Сюда пробрался? Пробрался. А театр закрыт. Все помещения открываются только для плановых репетиций, а для всех остальных — вечером. Нету этому типу сюда хода, а он, видишь ли, вошел, как к себе домой. Чего он тут искал?

Стоя посреди сцены, Левин в упор смотрел на Марину. Он снова стал человеком, привыкшим выходить победителем из словесных дуэлей.

Марина несмело заметила:

— Может, это типично американский дефект? Им нравится разглядывать актрис вблизи. Как в Голливуде.

Она улыбнулась, чтобы смягчить насмешку. Поколебавшись, Левин взял себя в руки и тоже решил пошутить:

— Возможно. Американцы ведь морально деградируют — это не секрет.

Он схватил газету, посмотрел на хорошо знакомую фотографию, потом скомкал «Биробиджанскую звезду» в шарик и швырнул за кулисы.

— Приходится признать, что наш фотограф бездарен. В жизни ты намного красивее, поверь мне.