Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

— Зачем? Еще рано, ты ничего не поймешь.

— Неважно. Ты мне потом по-русски перескажешь. Мне надо слышать музыку фразы. Музыка идиша — вот что мне нужно прежде всего. И ты ее так здорово исполняешь, баба Липа!

Баба Липа и правда читала так легко, живо и с ослепительной искренностью. По мере чтения лицо старухи то молодело, то снова старилось, на нем отражались самые разные чувства. Ее скрюченные руки взмывали вверх от удивления или страха перед чем-то таинственным. Казалось, даже вне словесного смысла тебя захватывает сила повествования. За всю свою карьеру Марина не получала такого замечательного урока театрального мастерства.

В начале февраля, когда Марина и бабушка Липа, сидя рядом за кухонным столом, заучивали произношение слов по списку, появилась Надя. Ее лицо покраснело на утреннем морозе.

— Мариночка! Они здесь, приехали сегодня утром. Матвей меня послал за тобой. Они хотят тебя видеть!

— Да успокойся, девочка, — проворчала Липа. — Кто приехал-то? Японцы, что ли?

— Бабушка, приехали актеры! Труппа Матвея. Вернулись из Хабаровска.

Актеров довезли на грузовиках солдаты, направлявшиеся к маньчжурской границе. Левин ждал Марину рядом с коробами костюмов и декораций, все еще наваленными в фойе театра. Он отвел ее в актерское общежитие.

— Будь снисходительна, Марина. Разумеется, это не самая блестящая труппа из тех, что ты встречала. Они совсем не юны. Да еще почти всю ночь были в пути.

И все же Марина испытала шок, когда Левин открыл дверь и четыре недовольных, потрепанных жизнью лица обернулись разом в их сторону.

— Матвей, ты где шлялся?

— А что ты сделал с нашими вещами?

— Нам отдохнуть надо, Матвей! Эти грузовики, ты себе не представляешь!

Несмотря на то что в помещении было жарко, женщины не снимали своих поношенных шуб. На ногах у них были длинные шерстяные носки, обтягивающие икры, а цветастые платки в несколько слоев покрывали не только голову, но и щеки. Они жались к печке, покрытой голубовато-зелеными изразцами и занимавшей один угол комнаты. Все стены были беспорядочно заклеены афишами и фотографиями спектаклей, и лишь в одном углу величественно выступал выцветший портрет Сталина. Он был задрапирован грязно-красным шелком, напоминавшим сценический занавес, и походил на икону с похорон.

На столе дымил самовар, а единственный в труппе актер-мужчина заваривал чай. Этому огромного роста человеку было около шестидесяти. Его кудрявые волосы торчали из-под темно-красной велюровой шапочки, образуя что-то вроде белоснежного пушистого венца. Он завернулся в длинный стеганый полинявший халат когда-то синего цвета с осыпавшейся местами вышивкой. Как и вся обстановка в общежитии — ковры, стулья, подушки, покрывала и даже разноцветные чайные стаканы — этот халат, наверно, когда-то был театральным реквизитом. На какое-то мгновение Марине показалось, что она сама попала на сцену, где разыгрывается неизвестная ей пьеса. До нее донесся смех Левина, который наслаждался ее удивлением. Актрисы лишь мельком посмотрели на Марину и подошли к Левину. Две женщины казались близняшками. Их можно было отличить только по прическам и одеянию. Третьей актрисе — размалеванной блондинке, тощей, как цыпленок, — на вид было лет пятьдесят. Они заговорили хором:

— Матвей, ты не представляешь, что это была за поездка!

— И как ты нас только в нее отправил?

— Пять часов в непрогретых машинах!

— И почему среди ночи? Нам даже ничего не объяснили…

— По крайней мере, эти парни сами ничего не ведали. Хоть и молодые, а зубами стучали не хуже, чем мы…

— Вера подумывала, чтобы один лейтенантик ее согрел, а он еще больше замерз, чем она!

— С нас хватит, товарищ худрук, больше нас на такие подвиги не посылай, и речи об этом быть не может.

— Даже не сомневайся, Матвей, с места не сдвинемся до весны!

— Не говоря о том, что и сейчас могли бы остаться в Хабаровске. Мы там хорошо обустроились.

— И с аншлагом, мой дорогой! Можно было весь месяц играть. Хабаровск — не Биробиджан. Они там еще не потеряли вкус к развлечениям.

— Сам увидишь! Мы тебе привезли целую коллекцию этих… «цайтунген». Посмотришь рецензии…

— Ша, ша! Спокойнее, дамы. Вот это вас согреет…

Старый актер заставил-таки их замолчать, подав каждой по стакану обжигающего чая. Он развернулся к Марине, как будто она только что появилась из-за кулис, и протянул к ней руки.

— Боже мой, да кто же это? Дамы, где наша галантность? Прошу вас, немного «хефлехкейт». Чего ты ждешь, Матвей, представь нас. Это наша новая звезда, я полагаю?

Женщины неотрывно смотрели на Марину, прихлебывая чай. Актер сжал Маринину руку и представился, прежде чем это сделал Левин:

— Ярослав Перец Собыленский. Моя мама никак не могла выбрать между Ярославом и Перецем, и я тоже. А ты можешь выбирать, я отзываюсь на оба имени, но больше востребован Ярослав. По русской привычке, я думаю.

Левин представил женщин:

— Вера Коплева, Гита Коплева и Анна Бикерман.

Конечно, Вера и Гита были сестрами.

— Мы не близняшки. Все нас считают близняшками, ан — нет. Вера на два года старше. И очень гордится этим, потому что ей кажется, что она не выглядит на свой возраст. Увы, все наоборот, но здесь приятно жить иллюзиями.

Все засмеялись. Анна с искрящейся улыбкой взяла Марину под руку.

— Когда-то в труппе была одна молодая актриса. Будь осторожна, наш худрук отвык от красивых женщин.

Смех Левина скрыл его замешательство. Он попытался быть серьезным, но Вера ему не позволила:

— Только без речей, Матвей. Мы слишком устали, и все, что надо знать новенькой, заключается в десяти фразах. С Анной и Гитой мы играем двадцать пять лет. Мы вместе решили приехать сюда, в театр Биробиджана. Это было десять лет назад. Разные были времена, и хорошие, и плохие. Одно время мы жили в общежитии. Там стоял вечный гвалт, столько было здесь актеров и актрис, и они постоянно трещали как попугаи. А этот старикан, он, конечно, рядом с тобой проигрывает, но лет сорок назад послушать истории на идише в его исполнении приходили по две тысячи человек где-нибудь в Варшаве или Бердичеве. Ярослав у нас скромный, но я тебе говорю: он работал с Грановским и Михоэлсом в первом еврейском театре в Москве. Если ты и правда хочешь понять, что такое еврейский театр, никто тебя этому не обучит лучше Ярослава. Вот так-то.

Она широко улыбнулась Марине и фыркнула, подмигнув сестре.

— Видишь, Матвей: десять фраз.

Ярослав сказал Марине:

— Ты можешь констатировать, что мы прекрасно пропагандируем себя сами. Вера рассказывает о том времени, когда…

Анна ее перебила:

— Ярослав, твой чай пить невозможно… А ты продумал, чем отметить это событие, товарищ худрук?