Сью Кидд - Обретение крыльев

Мы с грохотом въехали через задние ворота во двор, а навстречу старческой рысцой уже спешил Томфри.

– Масса, рано приехали! – выкрикивал он на ходу.

Из-за воротника у него торчала салфетка, дворецкий немного нервничал, словно мы застали его за неурочной трапезой.

– Всего на день, – сказал отец, вылезая из ландо. – Сообщи всем, что мы прибыли.

Я помчалась вперед, позабыв даже о Нине, ворвалась в дом и принялась рыться в визитках – и вот оно, приглашение, на одолженной у кого-то бумаге.

3 мая

Берк Уильямс приглашает Сару Гримке по возвращении в Чарльстон совершить верховую прогулку (в сопровождении компаньонки) на остров Салливан.

Едва не завопив от счастья, я поднялась наверх.

Ясно помню, как резко остановилась на площадке второго этажа, с любопытством разглядывая дверь своей комнаты. Только она одна была закрыта, а все прочие открыты. Со смутным предчувствием я подошла, положила ладонь на дверную ручку, на миг помедлила и прислушалась. Тишина, я повернула ручку. Заперто.

Я несколько раз подергала за ручку и наконец услышала робкий голос:

– Это ты, мама?

Подарочек? Я была ошарашена тем, что она заперлась в моей комнате, и не нашлась что ответить.

– Иду, – раздраженным и хриплым голосом произнесла она.

Послышались всплески воды, в замке повернулся ключ.

На пороге стояла мокрая Хетти, с повязанным вокруг бедер полотняным полотенцем. Ее торчащие груди напоминали маленькие фиолетовые сливы. Я не могла оторвать взгляд от ее влажной черной кожи, от небольшого торса, излучающего энергию. Косички ее были распущены, и волосы короной окружали голову, искрясь капельками воды.

Она отступила с открытым ртом. За ее спиной посредине комнаты стояла дивная медная ванна, наполненная водой, от которой поднимался пар. У меня перехватило дыхание от подобной дерзости. Если об этом узнает мать, последствия будут скорыми и ужасными.

Я быстро вошла в комнату и закрыла за собой дверь, даже сейчас пытаясь защитить Хетти. Она не стала оправдываться. В ее взгляде, во вздернутом подбородке чувствовался вызов: да, это я искупалась в твоей драгоценной ванне.

Наступило гнетущее молчание. Она была права, если думала, что я вот-вот взорвусь. Мне хотелось хорошенько встряхнуть ее. Ее дерзость казалась не просто желанием понежиться в ванне, а скорее мятежом, узурпацией. Что на нее нашло? Она не только нарушила мое уединение и вторглась в интимную жизнь, но и подорвала мое доверие.

Я не сразу осознала, что во мне звучит раздраженный голос матери.

Подарочек открыла рот, и я испугалась, что она станет сердито оправдываться, и в то же время опасалась извинений. Поэтому остановила ее:

– Прошу тебя. Не говори ничего. Хотя бы ради меня, молчи.

Она вытиралась и натягивала платье, а я повернулась к ней спиной. Когда посмотрела на нее вновь, она повязывала волосы бледно-зеленым, как пятна патины на меди, платком. Подарочек наклонилась, чтобы вытереть лужи на полу, и я заметила, что платок, намокнув, потемнел.

– Хочешь, чтобы я сразу вылила воду, или подождать? – спросила она.

– Давай сделаем это сразу. Нельзя, чтобы мама увидела.

В надежде, что семейство сейчас в доме и не услышит шума воды, мы с большим трудом вывезли ванну с расплескивающейся водой через потайную дверь на веранду, поближе к перилам. Подарочек выдернула пробку, и вода хлынула широким серебристым потоком.

– Я знаю, ты злишься, Сара, но не вижу никакого вреда в том, что приняла ванну, как делаешь это ты.

Не мисс Сара, а Сара. С того дня она никогда больше не называла меня «мисс».

У нее был вид человека, который заявил о себе. Увидев это, я справилась с негодованием, и ее мятежное купание превратилось в кое-что другое. Она воспользовалась запрещенной привилегией, полагая, что достойна подобных привилегий. Ее проступок был не мятежом, а посвящением.

И я осознала нечто, прежде не доступное моему пониманию. Я преуспела в порицании абстрактного рабства применительно к далеким незнакомым массам, а в отношении конкретной девушки из плоти и крови, находящейся рядом со мной, утрачивала способность отвергать рабство. Суть всех невыразимых вещей скрыта за пугающей немотой, и я нашла к ней свой путь.

Пока Подарочек тащила ванну по веранде, я выдавливала из себя слова:

– …Постой… я… помогу…

Обернувшись, она взглянула на меня, и мы друг друга поняли. А мой язык опять отказывался повиноваться.

Госпожа послала нас с матушкой на рынок за хлопчатобумажной тканью – на платье для Нины. Девочка быстро из всего вырастала. Госпожа велела в этот раз купить чего-нибудь светлого, а также присмотреть домотканой материи для Томфри и остальных – на новые жилетки.

Длинный ряд прилавков тянулся от Ист-Бей до Митинг-стрит. На них можно было найти все, что душе угодно. Госпожи твердила, что это жуткое место. У мясных прилавков, словно постоянные покупатели, кружили грифы-индейки. Торговцам приходилось держать человека, который отгонял их пальмовым листом, а они взлетали на крыши, пережидали и, уловив момент, возвращались. Окрестная вонь сшибала с ног. Бычьи хвосты, воловьи сердца, сырая свинина, живые куры, устрицы, голубые крабы, рыба и снова рыба. Сладкие пирожки с арахисом учуять было невозможно. Я ходила по рядам, зажав нос рукой, пока матушка не дала мне листья эвкалипта, чтобы растереть их над верхней губой.

Продавцы-рабы, то есть разносчики, перекрикивая друг друга, расхваливали свой товар. Мужчины выпевали: «Джимми» (так мы называли крабов-самцов), а женщины подхватывали: «Сук» (название для самок). «Джиммиии… Сууук… Джиммиии… Сууук». Затыкать приходилось и нос, и уши.

Стоял сентябрь, а я так и не встретилась с мужчиной, о котором рассказывала мать, – с удачливым свободным чернокожим, что выиграл деньги и купил себе свободу. У него была плотницкая мастерская в доме, и я знала, что всякий раз, когда матушку отпускали на работу по найму или посылали на рынок без меня, она развлекалась с ним. Один или два раза в неделю она приходила домой, пропахшая стружками, с опилками на подоле платья.

Мы подошли к рядам с отрезами тканей, и я заявила, что она все сочинила про этого мужика.

– Ладно, – сказала матушка.

После чего схватила первый попавшийся отрез светлой ткани и отрез тускло-коричневой шерсти, и с нагруженными корзинами мы пошли прочь. Через квартал от рынка посреди улицы продавали рабов, и мы двинулись на Кинг-стрит другой дорогой. Я три раза проверяла свой пропуск в кармане платья и смотрела, приколот ли жетон к платью матушки. От города я постоянно ждала беды. На Каминг-стрит стражник не старше меня остановил старика. Тот разволновался и обронил пропуск, а стражник, насмехаясь, наступил на бумагу ногой.