Сью Кидд - Обретение крыльев

Женщины замерли в двух шагах друг от друга. Белая подняла зонтик и постучала Шарлотту по руке. «Отойди. Прочь с дороги».

Шарлотта не шелохнулась. Она как будто окаменела. Зонтик женщины снова уперся в нее. Кыш, кыш.

Началась перепалка. Голоса спорщиц звенели, переходя на визг, слов не разобрать. Я в панике осматривалась в поисках Гудиса.

На середину улицы выехал на лошади мужчина в форме городского стражника.

– Отойди в сторону, негритянка! – рявкнул он.

Затем слез с лошади и передал поводья какому-то мальчишке, тащившему тележку.

Не успел он подойти к спорщицам, как Шарлотта замахнулась корзиной, из которой посыпались капоры, и ударила женщину по плечу, отчего та отлетела в сторону. Грязь на улице была вязкой, как пудинг, и по цвету напоминала тапиоку. Когда нарядная леди приземлилась, от нее в обе стороны пошли небольшие волны.

Я выпрыгнула из кабриолета и, не имея представления, что делать, побежала к ним. Стражник, призвав на помощь еще одного человека, схватил Шарлотту за руки. Они волокли ее по улице, а она плевалась и царапалась.

Я следила за ними всю дорогу до Бофейна, где мужчины отобрали у кого-то повозку и затолкали Шарлотту внутрь, заставив лечь на живот. Стражник уселся на нее сверху. Кучер взялся за вожжи, лошади рванули с места, а я осталась стоять, обрызганная липкой грязью с дороги.

Я успела только откинуть вуаль и выкрикнуть ее имя:

– Шарлотта!

Она услышала. И, не издав ни звука, смотрела на меня, пока повозка не укатила прочь.

Матушка исчезла через два дня после ночи падающих звезд.

Мы стояли на рабочем дворе около задних ворот. Голову матушка повязала красным шарфом, нарядилась в платье цвета индиго и аккуратно отглаженный фартук. Она смазала губы маслом и украсила руки браслетами из ракушек каури, одолженными у Бины. Кожа ее при солнечном свете казалась золотистой, а глаза сияли, как речные камушки. Такой я вижу ее во снах. Почти счастливой.

Она в спешке приколола жетон раба. Ей разрешили отнести заказчикам новые капоры, но я знала: она собирается навестить этого человека, мистера Визи.

– Проверь, чтобы жетон был хорошо приколот, – напомнила я.

Матушка не выносила моей чрезмерной заботы.

– Все в порядке, Подарочек. Никуда он не денется.

– А что с твоим мешочком?

Я наполняла наши мешочки свежей корой и листьями дерева и хотела, чтобы мама носила свой – ведь ей так нужна защита от бед. Она выудила мешочек из-под платья. Ее пальцы были в угольном порошке, которым она пользовалась для разметки выкроек капоров.

Мне хотелось сказать матушке и многое другое. «Почему ты надела столь красивое платье, когда кругом грязь? Когда скажешь мне о ребенке? Теперь придется покупать свободу для троих?» Но я откладывала все это на потом.

Я дождалась, пока Томфри не откроет задние ворота и не выпустит ее. Выйдя в переулок, она обернулась, посмотрела на меня и пошла дальше.

Проводив матушку, я занялась обычными делами. Вырезала рукава и воротники для рабочих рубашек рабов, занималась ширмами для столиков с умывальными принадлежностями – это такие полотнища ткани, которые крепятся над столиками. Ибо, как говорила госпожа, Бог не допустит, чтобы на стену попадала вода. И каждую ширму приходилось вышивать.

Вечером я пошла в уборную. Солнце стояло еще высоко, и небо было василькового цвета. В кухонном корпусе Тетка запекала целые яблоки в заварном креме – мы называли это блюдо пудингом «птичье гнездо», – и в воздухе вкусно пахло. Вдыхая восхитительный аромат, я возвращалась в дом, и тут в ворота влетел экипаж с Сарой и Ниной. Обе – перепуганные. А на козлах сидел Гудис. Экипаж остановился, Сара и Нина выскочили из него и, молча пробежав мимо меня, бросились в дом. Серая дорожная пелерина, которую я сшила для Нины, развевалась у нее за спиной, как крыло голубя.

Гудис посмотрел на меня долгим жалостливым взглядом и повел лошадь в конюшню.

На землю легли длинные тени, я уселась на ступеньках крыльца кухонного корпуса в ожидании мамы. Вместе со мной нес вахту и Гудис, он сидел на другом конце двора у дверей конюшни и вырезал что-то из дерева. Он знал нечто, мне неизвестное.

В воздухе еще чувствовался аромат запеченных яблок, когда Тетка с Фиби закончили уборку и задули лампы. Стемнело, а луны не было.

Вскоре меня разыскала Сара и села рядом на ступеньках.

– …Подарочек, – начала она, – я хочу сама все тебе рассказать.

– Про матушку, да?

– Она поспорила с белой леди… Эта леди хотела, чтобы Шарлотта уступила дорогу, ткнула твою маму зонтиком, и… ты ведь знаешь свою мать – она не отошла. Она… она ударила леди. – Сара вздохнула и взяла меня за руку. – Там был городской стражник. Ее увезли.

Я ждала, когда Сара скажет, что матушка умерла. Но сейчас ко мне вернулась надежда.

– Где она?

Сара взглянула на меня:

– …Это я и пытаюсь выяснить… Мы не знаем, где она. Ее везли в караулку, но, когда Томас поехал туда, чтобы заплатить штраф, ему сказали, что Шарлотте удалось вырваться… Она сбежала… Сказали, что стражник погнался за ней, но потерял в переулках. Они и сейчас ее разыскивают.

Я различала в тишине дыхание Сары, Гудиса на другом конце двора, лошадей в конюшне, каких-то существ в густом кустарнике, белых людей, спящих на пуховых перинах, рабов – на тонких подстилках. Дышали все, кроме меня.

Сара спустилась со мной в подвал.

– Хочешь горячего чая? – предложила она. – Могу налить туда бренди.

Я покачала головой. Она порывалась обнять меня, но сдержалась и лишь ласково положила ладонь мне на плечо со словами:

– Она вернется.

Я твердила эти слова всю ночь напролет.

Я не знала, как жить в этом мире без нее.

Исчезновение Шарлотты несло в себе жестокое и страшное милосердие, ибо за последние недели после предательства Берка я не раз задумывалась: что из двух событий настоящая трагедия?

Кто-то – мама, отец, быть может, Томас – поместили в «Чарльстон меркьюри» объявление.

Мулатка. Редкие верхние передние зубы. Иногда хромает. Отзывается на имя Шарлотта. Одета в темно-синее платье и красный шарф. Опытная швея. Принадлежит судье Джону Гримке. Солидное вознаграждение за возвращение.

Ответа на объявление не последовало.

Каждый день я наблюдала из заднего окна своей комнаты, как Подарочек ходит кругами по рабочему двору. Иногда она бродила целое утро. Никогда не меняла пути, начинала от задней части дома, шла к кухонному корпусу, мимо прачечной, потом к дубу, прикасалась рукой к стволу и возвращалась к дому мимо конюшни и каретного сарая. Дойдя до ступеней крыльца, начинала заново. Это было какое-то педантично-ритуальное круговращение скорби, в которое никто не вмешивался. Даже моя мать не препятствовала странному хождению по двору.