Энн Пэтчетт - На пороге чудес

— А вы… — Марина замялась, не зная, как сформулировать свой вопрос.

— Да, конечно, я тоже участвовала, но микология меня никогда не увлекала. Мне было интереснее наблюдать со стороны и записывать наблюдения. А уж ботаники пускай сами описывают свои «улеты». В этом отношении я здорово помогала доктору Раппу. До меня у него не было аспирантов, готовых воздержаться от эксперимента. А я была рада служить науке. Реальной проблемой были сами лакаши. Когда женщины поняли, что я больше не собираюсь участвовать в улете, они стали складывать возле меня всех детей. Я быстро пресекла это дело.

— Дети тоже участвовали?

— Вероятно, это противоречит вашим представлениям о родительском долге. Вы бы предпочли, чтобы я остановила тех неразумных матерей, наставила их на путь истинный. Увы, я не была с вами знакома в те годы…

— Все в порядке. Сейчас меня интересует другое, — проговорила Марина — и не покривила душой.

Она уже убедилась, что дети-лакаши необычайно жизнеспособны, словно сделаны из титана. Они едят любые ягоды, падают с деревьев, плавают рядом с пираньями, их кусают ядовитые пауки — а им хоть бы что! Так что регулярное потребление галлюциногенов ничего бы не убавило и не прибавило…

— Но когда вы «улетали», вам нравилось это состояние? — Марина посвятила всю юность учебе и верила пропаганде о вреде наркотиков, а ее профессор, ее кумир проводила выходные на Амазонке и ела грибы!

Поэтому она считала себя вправе спросить, хотя бы задним числом: было ли это ей приятно?

Доктор Свенсон сняла очки и потерла кончиками пальцев переносицу:

— Я все еще надеюсь, доктор Сингх, что вы, как личность, значительнее, чем кажетесь. Вы мне почти нравитесь. Однако вы зациклены на самых низменных вопросах. Да, конечно, нам было интересно участвовать в ритуале. Для этого мы и приезжали сюда. Поначалу было страшновато — со всеми этими воплями и дымом. Вы получили некоторое представление об этом, когда приплыли сюда ночью. Только во время ритуала вы стоите в густой толпе, в огромной хижине со стенами. Конечно, узреть Бога интересно. Я серьезно сомневаюсь, что любая из наших западных религий способна показать Его мне, лично мне. Помнится, доктор Рапп после такого опыта ходил ошеломленный несколько дней, увидев что-то пурпурное, и потом продолжал участвовать в ритуале. Мы все были готовы к этому. Но, честно говоря, я терпеть не могу, когда меня тошнит, а это входит в ритуал лакаши. Это неизбежная часть программы. Организм не способен переработать такое количество яда без… — доктор Свенсон закрыла глаза, словно вспоминая те впечатления, и сидела так очень долго.

— Доктор Свенсон?

Она подняла руку и покачала головой, отсекая дальнейшие вопросы.

Потом побледнела, встала и быстро вышла за дверь.

Ее стошнило на ступеньки.

«Дорогой Джим,

Здесь нет ни у кого телефона. Подозреваю, что виной этому высокая влажность — враг всякой техники. Мне сказали, что в деревне, расположенной к западу от Манауса, в нескольких часах плавания от него (хотя все равно слишком далеко от нас), есть Интернет, но работает он только тогда, когда в течение двух недель нет дождя, то есть фактически не работает никогда. Второй телефон, который ты мне прислал, пропал сразу после моего прибытия к лакаши вместе с сумкой. Я плохой сторож своим вещам. Прошло уже много времени. Теперь, боюсь, ты уже считаешь, что я умерла. Надеюсь, почта сработает исправно, и ты быстро получишь мое письмо. Я живу здесь неделю, но это первая возможность его отправить. Нкомо сказал мне, что Андерс просто стоял на берегу с письмом в руке и высматривал проплывавшие мимо каноэ. Больше всего мне хочется сказать, чтобы ты не волновался за меня. Жизнь среди лакаши оказалась лучше, чем я ожидала. У меня есть уже небольшая работа в лаборатории, и я надеюсь, что со временем сумею разобраться в реальном положении дел. Все относятся ко мне по-дружески, но никто не спешит посвятить меня в свою сферу исследований. Случаи беременности здесь просто невероятные, скажу я тебе! Возраст старших женщин трудно определить точно (доктор Свенсон начала записывать возраст детей пятнадцать лет назад), но некоторые беременные выглядят явно далеко за шестьдесят. Чем больше я вижу их, тем больше понимаю твой интерес к этому препарату, неважно даже, сколько еще времени уйдет на создание первых таблеток для людей».

Марина исписала всю внутреннюю сторону аэрограммы и теперь не знала, как закончить письмо.

«С любовью» — не то слово, которое было принято между ними, хотя она не сомневалась в его уместности.

С другой стороны, она не видела тут ничего особенного.

Вот и написала: «С любовью, Марина».

Помимо этого письма она сочинила краткие послания матери и Карен, где в основном оправдывалась, почему пишет так кратко.

Ведь лодка скоро отплывала, и ей не хотелось никого заставлять ждать.

Она обещала, что немедленно напишет подробные письма и будет хранить их до следующей оказии.

Андерсу всегда не терпелось отправить письмо — об этом вспоминали все.

Он ходил с Истером к реке, и они часами стояли на берегу и ждали, когда мимо них кто-нибудь проплывет, и тогда Андерс посылал мальчишку: тот плыл к лодке с письмом и деньгами.

Доктор Буди вспоминала, что он пытался отправить письмо с каждой лодкой, в надежде, что одно или два попадут-таки домой к его жене.

Но через некоторое время он был уже слишком болен, чтобы самому ходить к реке и стоять часами на солнце, и посылал одного Истера.

Марина сразу поняла: Андерс, больной, писал письма жене. Истер не хотел оставлять надолго больного в одиночестве, ведь на этом притоке большой реки лодки проплывали редко, иногда раз в несколько дней. Вероятно, мальчик понимал ритуал передачи голубого конверта человеку в лодке. Но он не понимал, что такое письмо; он только знал, что Андерс писал и писал. Только-только он возвращался домой, а его друг посылал его снова, с очередным конвертом.

Когда Марина обнаружила в своей койке голубой бумажный прямоугольник, аккуратно запечатанный и адресованный Карен Экман в Иден-Прери, она застыла, как образец крови на дне морозильной камеры. Она наклонилась через перила и с бьющимся сердцем посветила фонариком в ночные джунгли, рассчитывая увидеть убегающего Андерса…

Впрочем, она быстро сообразила, кто доставил письмо. Для Истера эти голубые конверты были самыми драгоценными сокровищами и поэтому самыми лучшими подарками. К тому же он завладел ими в результате непослушания, на них лежал отсвет вины.

Письма были такими секретными, что он не держал их в своем металлическом ящике. Отдавал он их медленно — через день, через пару дней; клал под подушку, под простыню, в Маринино платье.