Джон Кракауэр - В диких условиях

«Он показался мне очень умным парнем, – констатирует Франц с экзотическим выговором, похожим на смесь акцентов шотландцев и пенсильванских голландцев с тягучим говорком жителей Каролины. – Мне подумалось, что такому приличному молодому человеку совсем не место у этих горячих источников в компании нудистов, пьяниц и наркоманов». Сходив в то воскресенье в церковь, Франц решил поговорить с Алексом «о том, как он живет. Кто-то должен был убедить его получить хорошее образование, устроиться на работу и добиться чего-нибудь в этой жизни».

Тем не менее, когда он вернулся в лагерь Маккэндлесса и начал свою речь о необходимости самосовершенствования, Алекс перебил его на полуслове. «Слушайте, мистер Франц, – сказал он, – не стоит вам обо мне беспокоиться. Образование в колледже я получил. Я не нищий. Я живу такой жизнью, потому что мне самому так хочется». А потом он вдруг оттаял и, отбросив свою первоначальную резкость, вступил со стариком в долгую беседу. В тот же день они отправились на грузовичке Франца в Палм-Спрингс, поужинали там в хорошем ресторане, а потом поднялись на трамвае на вершину пика Сан-Хасинто, у подножия которого Маккэндлесс остановился, чтобы выкопать свой мексиканский плед и другие вещи, спрятанные за год до этого.

В течение нескольких следующих недель Маккэндлесс с Францем проводили вместе очень много времени. Молодой человек регулярно ловил попутки и приезжал в Солтон-Сити постираться и пожарить стейк в квартире Франца. Он признался, что просто дожидается весны, чтобы отправиться на Аляску и пережить там «главное приключение своей жизни». Мало того, он перевернул ситуацию с ног на голову и сам начал читать старику лекции о минусах его оседлой жизни, уговаривая восьмидесятилетнего мужчину распродать все имущество, бросить квартиру и отправиться колесить по дорогам страны. Франц воспринимал эти нравоучения совершенно спокойно и в действительности получал от общения с Крисом большое удовольствие.

Франц, большой мастер скорняжного дела, обучил Алекса секретам своего ремесла, и первым самостоятельным изделием того стал кожаный ремень с искусно выполненной серией картинок, рассказывающих историю его скитаний. На левом конце ремня красовалась надпись «АЛЕКС», а за ней следовал череп с костями в обрамлении инициалов К. Д. М. (то есть Кристофер Джонсон Маккэндлесс). Само полотно выделанного из воловьей кожи ремня было украшено картинками, изображающими двухполосную асфальтовую дорогу, знак «разворот запрещен», грозу и вызванное ею наводнение, накрывающее автомобиль, руку автостопщика с поднятым большим пальцем, орла, Сьерра-Неваду, лосося, выпрыгивающего из тихоокеанских вод, тянущееся вдоль берега Тихого океана шоссе, соединяющее Орегон с Вашингтоном, Скалистые горы, пшеничные поля Монтаны, гремучую змею из Южной Дакоты, дом Уэстерберга в Картаге, реку Колорадо, шторм в Калифорнийском заливе, палатку с лежащим рядом с ней каноэ, Лас-Вегас, инициалы Т. К. Д., залив Моро, Асторию и, наконец, у самой пряжки, букву «С» (предположительно означающую «Север»). Этот пояс, демонстрирующий креативность и мастерство автора, удивляет, как и все прочие оставшиеся от Маккэндлесса артефакты.

Франц все сильнее и сильнее привязывался к Маккэндлессу. «Боже, какой же он был головастый парень», – чуть слышным голосом произносит он. Говоря это, он опускает взгляд на песок у своих ног, а потом долго молчит. Перегнувшись в талии, он стряхивает со штанины пыль, которой там нет. В воцарившейся неловкой тишине я слышу громкий хруст суставов старика.

Снова говорить Франц начинает только через минуту-другую. Он щурит глаза, смотря в небо, и продолжает вспоминать о времени, проведенном в компании юноши. Во время визитов Маккэндлесса, припоминает Франц, его лицо нередко наполнялось злобой, и он начинал клеймить позором своих родителей, политиков или идиотизм мейнстримной американской жизни.Опасаясь оттолкнуть от себя парня, Франц во время таких эмоциональных взрывов просто помалкивал и давал ему хорошенько проораться.

Как-то раз в начале февраля Маккэндлесс заявил, что сваливает в Сан-Диего, чтобы заработать там еще сколько-то денег на свое аляскинское путешествие.

«Да не надо тебе ехать в Сан-Диего, – запротестовал Франц. – Если тебе нужно денег, так я тебе дам».

«Нет. Ты не понял. Я еду в Сан-Диего. И уже в понедельник».

«Хорошо, я тебя туда отвезу».

«Не выдумывай глупостей», – фыркнул Маккэндлесс.

«Мне все равно туда надо, – соврал Франц – Нужно кожи для работы запасти».

Маккэндлесс сдался. Он свернул лагерь, оставил большинство вещей на хранение в квартире Франца (парень не хотел таскаться по городу со спальником или рюкзаком), а потом отправился вместе со стариком через горы на побережье. Когда Франц высаживал Маккэндлесса на набережной Сан-Диего, в городе шел дождь. «Сделать это мне было очень трудно, – говорит Франц. – Очень печально было его там оставлять».

Девятнадцатого февраля Маккэндлесс позвонил Францу (за счет вызываемого абонента), чтобы поздравить его с восемьдесят первым днем рождения. Дату он запомнил, потому что сам родился ровно на семь дней раньше. Двенадцатого февраля ему исполнилось двадцать четыре. Во время этого разговора он признался Францу, что работу в Сан-Диего ему найти не удается.

Двадцать восьмого февраля он отправил открытку Джен Баррес.

Привет! – написал он в ней. – Прошлую неделю прожил на улицах Сан-Диего. В первый день, когда приехал, лило как из ведра. Миссии здесь – полное барахло, готовы запроповедовать тебя до смерти. В смысле работы ничего толкового не получается, и поэтому я уже завтра двину на север.

На Аляску я решил отправиться не позднее 1 мая, но сначала мне надо раздобыть немного денег на подготовку и оснащение. Может, вернусь в Южную Дакоту и поработаю там у своего друга, если у него найдется для меня занятие. Куда поеду сейчас, не знаю, но как только доберусь дотуда, сразу напишу. Надеюсь, у вас все хорошо.

Пятого марта Маккэндлесс отправил еще одну открытку Джен, а также написал Францу. В послании Баррес говорилось:

Привет из Сиэтла! Я теперь железнодорожный бомж! Правда-правда, я теперь путешествую по железке. Это очень круто, и я теперь жалею, что не пересел на поезда гораздо раньше. Тем не менее, у железки есть и свои минусы. Во-первых, очень быстро становишься грязным до невозможности. А во-вторых, приходится сталкиваться с этими безумными поездными охранниками. Сижу я в скором товарняке, и тут часов в десять вечера меня фонариком находит один такой. «Вылезай оттуда, а то ПРИСТРЕЛЮ!» – орет. Я вылез и вижу, что он вытащил револьвер. Он взял меня на мушку, допросил, а потом рычит: «Еще раз тебя на этом поезде увижу, убью! Вали отсюда!» Ну и псих! Но хорошо смеется тот, кто смеется последним, потому что уже через 5 минут я забрался в тот же самый поезд и доехал на нем аж до самого Окленда. Скоро напишу еще,