Диана Машкова - Если б не было тебя

С тех пор Анна никогда в жизни не хотела знать текстов и слов. Вставала в четыре утра, кормила кур, ехала в город на завод. С семи до четырех – смена. Потом домой. Летом, пока светло, нужно успеть в огороде порядок навести, птичник прибрать. Зимой хотелось скорее в тепло и чтобы через лес не идти в темноте. В выходные – хозяйство. Из редких развлечений – чай с соседкой.

С Маней они подружились еще в детстве. Та, единственная, не делала вид, что знать не знает Анюту. Звала поиграть, ждала после школы, чтобы вместе идти домой. Может, ей льстило, что подружка на два года старше. Так это приятельство между ними и перешло во взрослую жизнь. Дружбой назвать нельзя, слишком много родительских грехов приходилось Анне от всех скрывать. Но шли рука об руку не один десяток лет, помогали друг другу. И удовольствие было: одна придет, на сына-лоботряса пожалуется, мол, в школе одни тройки, Аннушка в ответ на заводское начальство поплачется – если она не семейная, так ей отпуск летом никогда не дают. И обе довольны.

Так, в хлопотах и в заботах, Анна не заметила, как разменяла пятый десяток. Времена стали другими, люди вокруг изменились, а в ее жизни все текло, как и прежде. Завод-огород, работа-дом. Разве что о пенсии стала мечтать – устала каждый день в город ездить, нет сил. И тут на тебе, увязла в новой беде по самые уши.

Она не влюбилась. И замуж не вышла. Все случилось словно в ночном кошмаре. Припозднилась после работы, шла через лес. Услышала за спиной шаги. Они настойчиво приближались, но стоило обернуться – нет никого. Если бы кто-то знакомый шел, давно бы окликнул, а тут тишина: ни звука, ни словечка. Только ветки под тяжелыми ботинками трещали. Аннушка прибавила шаг, побежала. Туфли новые мешали, не разносились еще. Скинуть бы, да босиком, но жалко хорошую вещь посреди леса бросать. Так и не успела выбраться на опушку. Набросили ей веревку на шею, сдавили горло и уронили лицом вниз.

– Молчи, – прошипел мужской голос, – убью.

И точно – нож к горлу, а потом оттащил от тропинки.

Много времени с тех пор прошло, но Аня помнила каждую секунду, будто было все только вчера. Помнила запахи, движения, звуки. Его грубый рык, свои полузадушенные всхлипы. Он долго мучился с ней: никак не поддавалось непривычное тело. Стянул веревкой руки в локтях, чтобы не дергалась, и только тогда с изумлением понял, на какую напал. Еще больше распалился, стал действовать яростней, резче.

Сколько ему было лет? Двадцать пять, может, тридцать? По голосу молодой. Лица она не видела – он делал все, чтобы держать жертву к себе спиной. Придавленная тяжелым грузом к влажной траве, она слышала, как он хрипит диким зверем. Потом затрясся, запрыгал над ней как на электрическом стуле, и сильнее, почти до смерти, сдавил шею. Анна не могла больше дышать, в глазах потемнело…

Долго плакала она, сидя на земле у ручья. Жалела, что выжила. Лучше бы убил, не дал очнуться. А что теперь… В милицию, к врачам? Измучают, всю душу вытрясут. Стыдно. И какой в этом толк? Даже описать насильника она не могла. Скажут, сама согрешила, а небылицу придумала. Кому такая нужна? В ее-то годы. Вокруг полным-полно молодых.

Через месяц Аннушка услышала от Мани, что в окрестностях появился маньяк. Соседка сказала, якобы больше десятка женщин стали его жертвами. Не убивал: насиловал и скрывался. Но никому не удалось заглянуть мужчине в лицо – веревка на шею и носом в землю. Анна сделала вид, что впервые слышит. А внутри задрожала вся, ладони покрылись холодным потом.

– Сами виноваты, – рассуждала Маня, – полуголые ходят, да еще по ночам. Не мужика надо судить, а таких вот баб.

Анюта покорно кивала.

– Вот времена пошли! Мужа хоть к юбке привязывай, на каждом шагу пытаются совратить. Видит же, стерва, я рядом иду. Нет, все равно груди свои бесстыжие выкатит и глазами стреляет. Распустили народ. Гласность у них – что хочешь, то и твори.

Аннушка поддакивала, ругала политику и бессовестных баб. Все, как хотела Маня.

Прошло время, мужики деревенские, не дождавшись помощи от милиции, сами устроили облаву – каждый вечер дежурили на станции. И поймали-таки маньяка «на живца»: от самого вагона шел он за приглянувшейся женщиной. Дело завели, показания пострадавших собрали. Во всех районных газетах фотографию преступника напечатали – мол, если вы стали жертвой этого человека, помогите следствию. Оказалось, приезжий. То ли из Грузии, то ли из Южной Осетии, то ли еще откуда-то с юга. Анна удержалась, не стала читать газет и на фотографию не хотела смотреть. Но могла видеть его лицо. Если бы только знала, что уменьшенная чернобровая копия всего через семь месяцев будет удивленно разглядывать ее черными, как смоль, глазами.

Когда поняла, что беременна, долго не могла от шока оправиться. Не знала, как правильно поступить. Думала, сомневалась. Даже на заводе товарки заметили, что с Аней – ровной и всегда спокойной – что-то не так. Кто к врачу предлагал сходить, кто настойчиво советовал к батюшке. Анна даже не ожидала, что столько верующих вокруг. Как-то незаметно это было, раньше все прятались. Она и сама была с детства крещеная, бабушка постаралась, но крестик давным-давно убрала в надежное место и даже не притрагивалась. Знающие люди в один голос говорили, что ехать надо в старый мужской монастырь на окраине города. Туда, где ПТУ еще недавно было. Отец Тихон никому в помощи не отказывает. Только ждать долго придется, да в праздники нельзя приезжать.

Анна, сама собой измученная, согласилась. В первый раз в жизни взяла отгул на работе, оделась еще скромнее, чем обычно, и отправилась в путь.

К отцу Тихону собралась целая очередь. Люди шли открыто, не стеснялись. Анюта поверить не могла в то, что мир вокруг успел так измениться. Словно другая планета. А что она видела со своего огорода или из-за станка? Даже телевизора в доме не было.

Старушки в платочках – говорили, из тех, что давно знакомы с батюшкой и помогают ему, – принимали верующих, рассаживали в тепле трапезной, поили чаем. Анюта заметила, что каждый приходит не с пустыми руками, а с угощением, которое тут же выставляют на стол. Стало неловко за то, что не догадалась ничего принести. Но за тяжелыми мыслями никаких других у нее не осталось. Пустая голова. Наконец, несколько часов спустя, пригласили ее в крошечную келью, где принимал батюшка.

В отличие от ожидающих отец ничего не ел и не пил. Сидел на большом деревянном стуле, сложив руки на животе, и смотрел сквозь стекла очков внимательными глазами. Словно всего человека считывал.

Аннушка никак не могла собраться и рассказать все, как есть. Мычала. Заикалась. Опускала голову ниже. Неизвестно как, но батюшка сам всю ее историю пересказал – ей оставалось только кивать.