Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Колодезев пишет, что младший Лошадников рассказывал, что дед не раз вспоминал, как они с гиканьем и улюлюканьем гнали из келий в монастырский двор и дальше, через кирпичную стену, больших и малых бесов. Каялся, что, увлекшись травлей, не помнили слов Паисия Величковского, который предупреждал, что бунты и восстания, всё наше зло, ненависть, смертоубийства есть лишь отражение отчаянной борьбы со страстями, которую монах ведет в тишине, уединении кельи. Многие из нас, печалился Лошадников, довольствовались малым — схимник изгонит нечисть из души и успокоится, скажет себе, что от его соблазнов и искушений никому хуже не будет. В этом море греха его грехов не выделить и не распознать — несколько лишних песчинок на морском берегу, несколько лишних капель в океане. А на самом деле, говорил старший Лошадников, зла вокруг монастыря день ото дня делалось больше, пока, в конце концов, не началось то, что все мы теперь видим.

Лошадников объяснял, что имя есть у каждого беса. Например, Нимврод, Навуходоносор, Синахериб. Обычно оно то же, что у несчастного, чьим ангелом-хранителем бес был до своего низвержения в бездну. Кого не спас, наоборот, поощрял в грехах, был его проводником во зло. В итоге утянул за собой в погибель.

Подобно колодезевскому Лошадникову, кормчий тоже считает, что все бесы имеют имена. Самый ненавистный и презираемый зовется Паисием. Прежде низвержения в ад он был ангелом-хранителем Газского епископа Паисия Лигарида и попустил тому изменить православию. Сначала перейти в магометанскую веру, а затем в католическую ересь. Позже на Москве Паисий Лигарид расколол русскую церковь.

Колодезев пишет, что однажды спросил старого Лошадникова, попадался ли ему бес, который звал себя царевичем Петром или, например, царевичем Димитрием. Он: да, Петра видел, а Димитриев — тех была целая стая. И вот они перед венецианским зеркалом всем выводком величались. По очереди примеривали на себя шапку Мономаха. Не могли удержаться, выхватывали друг у друга скипетр и державу царскую. «Я даже путаться стал, — жаловался Лошадников, — только одного Димитрия прогоню, как под той же личиной другой лезет. Так несколько лет и шалили. Но в конце концов, — закончил он гордо, — я их всех под свою руку привел, утишил. Теперь они шелковые».

Колодезев пишет, что Лошадников зовет казаков бесами и очень натурально показывает, как они, гогоча, объясняли друг другу, что, подобно богомазу, малюющему на своих досках образ Спасителя, они пресветлый лик царский выводят на своем товарище. Неважно, живого государя или уже почившего в бозе. Если царь, не дай Бог, преставился и род его пресекся, они ради тишины и благоденствия отечества без промедления его воскрешают. Иначе, продолжает за казаков Лошадников, нельзя — без царя люди злы, не знают удержу, негоже им быть одним. Взять хотя бы самих казаков: сколько невинных христианских душ они порешили, и вспомнить страшно. Что же до того, кто истинный царь, а кто нет, то это один Господь ведает. К примеру, Бориска Годунов был обыкновенный сын боярский, а немного лет минуло, глядишь — уже на коленях всем народом зовем его на царство. В общем, бес попутал или на сей раз всё правильно — знает только Господь. Я спрашиваю: а как Он это указывает? Лошадников: Да самым простым образом — процветанием, великим изобилием плодов, победами над супротивниками. Если есть и одно, и второе, и третье — сомнений нет. А коли самозванец, то проживет он недолго, удавят нечестивца или посадят на кол — на том и кончится.

Колодезев пишет, что в двадцатом году монастырский Лошадников (ему было уже за восемьдесят), выступая перед рабочими в клубе Тульского оружейного завода, сказал, что бесов следует вязать веревками, сплетенными из суровья молитв и добрых дел. И что один из насельников их монастыря в Полесье с неимоверной скоростью частя «Господи, помилуй, Господи, помилуй», расстреливал бесов, как из пулемета.

Колодезев пишет, что всё тот же монастырский Лошадников жаловался, что умение и усердие полесской братии к молитве пропало втуне. Ушел, оказался никому не нужным ее навык обрести в себе самой мир и тишину. А вот монашеские соблазны и искушения выжили, не пропало ничего. Их так берегли, так боялись потерять, что, будто грудное дитя, не спускали с рук. Когда же окаянство окрепло, выстроили из него всю свою жизнь от фундамента, даже от ямы под фундамент и дальше — до флюгера над башенкой.

Выходит, в том и есть смысл нашей жизни: сберечь, не расплескать и не пустить на ветер никакое зло?

Тот же Лошадников и по-иному объяснял революцию. Он говорил, что литургия, которую человек отстоял со схимником, была для него знаком, отметиной, что он небезнадежен. Что, если раскается, благодаря святым заступникам сможет искупить грехи, и тогда, едва отдаст Богу душу, уже не одной ногой, не на птичьих правах, а, так сказать, полновесно, на законных основаниях вступит под райскую сень. Войдет в Небесный Иерусалим, где до скончания времен будет пребывать среди праведников.

За названными благодатными печатями народ прямо валом валил к монахам. Немудрено, что посреди этого вавилонского столпотворения никто и не заметил, как случилось то, чего братия отчаянно боялась. Известно, что человеческая душа — сосуд, до краев наполненный злом, что бесы заселяют ее так же плотно, как пчелы улей, и вот, сколько монахи ни отмаливали паломников, сколько литургий ни отслужили, сколько ни исповедовали мирян и ни просили за них, кто-то что-то недоглядел, и граница, которая прежде была на замке, стала для нечистого будто решето.

Монахи еще боролись, еще пытались молитвой очистить некогда Святое место, а народ уже разобрался, что Рая здесь больше нет, и бурный людской поток, словно летом в межень, на глазах пересох. Лишь спустя год и братия наконец догадалась, что Рай с земли ушел, его теперь не вернешь. Утрата была столь велика, что каждый думал на другого, что именно он виноват в общем несчастье, — ясно, что скоро схимники перессорились и пошли кто куда, в разные стороны. Единое монастырское тело, новый Адам почил в бозе.

Но, хотя Рая на земле не стало, тоска о нем никуда не делась, наоборот, день ото дня росла и росла. Осталась память, что он был прямо здесь, чуть не за околицей, не один год стоял цел-целехонек буквально в двух шагах от нас. Остались рассказы сотен, а то и тысяч людей, которые натурально и, главное, при жизни в нем побывали; всё это передавалось от отца к сыну, обрастая, как обычно бывает, новыми и новыми подробностями, и так, пока вся страна ни о чем другом думать не могла, как только о том, что необходимо возвратить Рай на землю. Бог в этом деле никому и никаким препятствием не будет, наоборот, Он Сам готов голосовать за это предприятие обеими руками. Полвека назад Господь попустил благодати, потому что наша земля есть Земля Святая, но ведь здесь ничего не изменилось, мы как были Землей Обетованной, так ею и остались, посему Он с радостью попустит и во второй раз. Лишь бы мы раскаялись, оставив сомнения, пошли к Нему.