Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Думал о том, что писали тебе Артемий и Юрий, и настроен печально. Считаю, что в любой истории, но в русской особенно, велик контраст между жизнью светской и жизнью в Боге. Хотя между ними нет непроходимой стены, то и то — сообщающиеся сосуды, однако в них обитают два разных, как их ни назови, народа. Конечно, в каждом много нестойких. Бедствия: войны, катастрофы, голод неостановимо гонят людей из привычного существования — оно со всей своей культурой, со всеми правилами и обычаями гибнет на глазах, — и скоро беглецов прибьет к народу, который испокон века живет так, чтобы всегда быть готовым предстать перед Господом. Подхватят, примут к себе те, кто обращен к концу, к последним временам и Страшному Суду.

С другой стороны, периоды долгого, прочного успокоения многих возвращают обратно. В семнадцатом году в стране, разоренной Мировой войной, этот исход из народа в народ обеспечил большевикам победу. Раскол очень глубок. Для тех, кого я зову «народом веры», реальность — маленький суетливый поплавок, пляшущий на поверхности воды, в то время когда любому понятно, что суть — в рыбе, которая вот сейчас подошла к наживке и то ли уже клюнула, заглотнула крючок, то ли пока лишь примеривается.

В привычной нам истории Петр I — сухопутные и морские победы, реформа госаппарата, Ништадтский мирный договор; и в этой череде громких событий брадобритие — мелкий эпизод борьбы с традиционной русской косностью. Другое дело — для «народа веры». В его мире указ Петра — непреложное свидетельство, что человек, созданный по образу и подобию Божьему, решительно отвернулся от Всевышнего, теперь и внешне принял облик сатаны. То же русско-японская война — первая ласточка нашей будущей катастрофы. Для «народа веры» не слишком важно, кто такие японцы, где и как они живут. Он почти ничего не слышал о крейсере «Варяг», о сдаче Порт-Артура, но ясно понимает, что раз православное царство терпит поражение, значит, Господь отвернулся от избранных Своих и антихрист уже вот, на пороге.

Можно, как у Ференца: одни из нас верят, что Страшный Суд уже завтра, другие держат это за дурь и ничего не боятся. Но живем мы рядом.

Согласен с Ференцем: народ у нас трехчастный. Но ни одни, ни вторые, ни третьи не отгорожены друг от друга навечно. Первые убеждены, что чаша зла давно переполнилась и миром правит антихрист. Со дня на день они ждут прихода Спасителя и молят о конце света как о манне небесной. Вторые повторяют, что пути Господни неисповедимы, так же неисповедимы и Его намеренья, человеку их знать не дано, гадать об этом грех. Оттого они живут, как живется, и о будущем, что ближайшем, что отдаленном, не печалятся. Первые, так сказать, поднялись и то ли вслед за Богом, то ли даже опережая Всевышнего, пошли в Землю Обетованную. Они уже в Синае. Вторые решили пока погодить, остаться в Египте. Конечно, хорошего в Земле рабства немного, но дальняя дорога страшит еще больше. Между двумя флангами центр. Те, кто его составил, вошли в воды Красного моря как-то неуверенно. Теперь и вовсе потерялись, мечутся как оглашенные. Глад, мор, войны прибивают несчастных к Синайскому берегу, наоборот, мир и тишина относят назад, к египетскому. Так туда-сюда и шарахаемся.

По одну руку — кочевники, номады, странники, туда же офени и революционеры, в общем, перекати-поле, по другую — те, кто прикреплен, приписан к земле, они приспособились и приноровились к почве, вросли в нее, пронизали своими корнями.

Главное, и те, и те, взыскуя правды, в одном дворе без лишних сантиментов строят, возводят мир своей правоты. Немудрено, что всем нелегко.

В основании каждого народа общая, никем и ничем не отменяемая правда. Она — его санкция на жизнь. Бывает, что народ заставят признать, что ложь в нем самом (без внешней силы подобное невозможно), однако надолго никто с этим не смирится. Согласиться с собственной неправотой — подписать себе приговор.

Для народного организма неправота — инфильтрат, инфекция. Защищаясь, он обволакивает заразу гноем, затем выталкивает наружу. О тех, кто был связан с этой неправдой, даже памяти не остается.

Кому-то важно, что твой народ — собрание людей, свидетельствующих о некой правде, а я боюсь, что, единожды усомнившись, мы разойдемся, расстанемся, скоро друг о друге никто и не вспомнит.

Две недели у нас на корабле живет странник Сергей, человек немолодой, по отзыву кормчего, много чего повидавший. Мне с ним трудно. По утрам он, будто мой Чичиков, с умилением, восторгом рассказывает, как ночью гонял бесов, как бил их и мучил. Разговаривая с ним, я думаю над каждым словом, боюсь его оскорбить. Но главное, избегаю любых споров о Божественном. Если же он вынуждает, говорю намеренно мягко, обтекаемо, чтобы всегда можно было сказать, что он неправильно меня понял. Помогает это мало. Мои слова Сергей всё равно толкует грубо, провокационно.

Его собственная позиция понятна. Как и многие до него, Сергей убежден, что, чтобы добро, благодать не затерялись по городам и весям, чтобы они не разбавлялись и не редели, не теряли вкуса, цвета, запаха, — нужна колючая проволока. Делают же ее исключительно из греха, из наших соблазнов и искушений, то есть всего того, что исходит от врага рода человеческого. Как и дядя Ференц, он повторяет, что, даже если зло попадает в самое наше нутро, бояться этого не следует. Пока мы крепки, пока Бог с нами, добро облепит его, будто гноем, и не даст заразе распространиться. Потом нарыв созреет, вскроется и зло будет выдавлено обратно в мир греха и неправды.

В сущности, это самое настоящее манихейство; ни добро не может существовать без зла, ни зло без добра. Но разговоры о бесах, о том, кто, как и от кого нас хранит, лишь прелюдия; покончив с ними, Сергей переходит к теме, которая давно занимает и маму. Как и Сергей, она много думала о необходимости Иуды для Христа, о невозможности, неосуществимости без него Голгофы. Еще когда я был ребенком, объясняла мне про неполноту страдания и сомнительность искупления. Теперь вместо нее он шаг за шагом во всё это меня заталкивает, и я дни считаю, когда Сергей наконец уйдет.

Кормчий говорит, что лагерь многое в нем поменял. У нас и вправду не корабль, не Ковчег для избранных — натуральный странноприимный дом. Я уже тебе писал про Сергея, так вот он ушел, а через неделю неведомо откуда на огонек забрел поп-расстрига. Друг для друга они были бы хорошей парой, а я что одного, что другого только раздражаю. По его словам, он оставил сан после того, как умерла матушка. Он и раньше хотел уйти из церкви, но она, пока была жива, удерживала. В нем много от сектантов, которые, как известно, из всего Евангелия берут несколько стихов, а остальное будто не видят. Помню, еще до войны ты приводил к нам на Покровский бульвар скопца, и он объяснял мне и маме основание своей веры. С печальной ласковостью цитировал Матфея, говорившего: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твое было ввержено в геенну» (Мф., 5:29), и опять про горе миру от соблазнов и про то, что «есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф., 19:12).