Джек Керуак - Ангелы Опустошения

По ночам за столом у себя в хижине я вижу свое отражение в черном окне, груборожего мужика в грязной драной рубахе, давно не бритого, хмурого, губастого, глазастого, волосастого, носастого, ушастого, рукастого, шеястого, кадыкастого, бровастого, отражение сразу за которым лишь пустота 7 000 000 000 000 световых лет бесконечной тьмы продырявленной произвольным ограниченно-представимым светом, и все же в глазах у меня огонек и я распеваю похабные песни про луну в переулках Дублина, про водку хой хой, а затем сердечные мексиканские закат-но-над-скальные про амор, коразон [15]и текилу – Мой стол завален бумагами, прекрасными на вид если смотреть полуприщурившись нежно-молочный мусор груды бумаг, словно некий старый сон о картинке с бумагами, словно бумаги грудой наваленные на столе в мультике, словно реалистическая сцена из старого русского фильма, а масляная лампа затеняет некоторые наполовину – И, пристальнее вглядываясь в свое лицо в жестяном зеркальце, я вижу голубые глаза и красную от солнца физиономию и красные губы и недельную бороду и думаю: «Мужество требуется для того чтобы жить и глядеть в лицо железной неизбежности „умри-же-дурень“? Не-а, когда все сказано и сделано уже не важно» – Так, должно быть, это и есть Золотая Вечность, развлекающаяся кинофильмами – Мучьте меня в танках, во что еще могу я верить? – Отрубайте мне члены мечом, что должен я делать, ненавидеть Калингу до самой горькой смерти и дальше? – Пра, это разум. «Спи в Небесном Мире». —

Ни с того ни с сего невинным лунным вечером во вторник я включаю радио послушать треп-сейшн и слышу всеобщее возбуждение по поводу молнии, Объездчик передал Пэту на Кратерной Горе чтоб я вышел на связь немедленно, что я и делаю, он говорит «Как там у тебя с молнией?» – Я говорю: «Здесь наверху ясная лунная ночь, дует северный ветер» – «Ну ладно, – говорит он немного нервно и встревоженно, – наверно ты живешь правильно» – И тут я вижу вспышку к югу – Он хочет чтобы я вызвал маршрутную бригаду с Большого Бобра, что я и делаю, никакого ответа – Внезапно вся ночь и радио заряжены возбуждением, вспышки на горизонте как предпоследняя строфа Алмазной Сутры (Гранильщик Мудрого Обета), из вереска доносится зловещее, шум ветра в такелаже хижины приобретает гиперподозрительный оттенок, кажется будто шесть недель одинокого скучного уединения на Пике Опустошения подошли к концу и я снова внизу, из-за одной лишь дальней молнии и дальних голосов и редкого дальнего бормотанья грома – Луна сияет, гора Джека затерялась за тучами, а Опустошение нет, я могу лишь различить как Снежные Поля Джека хмурятся в своем сумраке – огромная летучая мышь 30 миль или 60 миль размахом медленно надвигается, чтобы вскоре изничтожить луну, которая заканчивается печалуясь в своей колыбельке сквозь дымку – я меряю шагами продуваемый ветром двор чувствуя себя странно и радостно – молния желтопляшет по хребтам, уже начались два пожара в Лесу Пасайтен если верить возбужденному Пэту на Кратере который говорит «Я тут оттягиваюсь отмечаю удары молнии» что ему вовсе не обязательно делать это так далеко и от него и от меня в 30 милях – Расхаживая, думаю о Джарри Вагнере и Бене Фейгане которые писали стихи на этих наблюдательных постах (на Закваске и на Кратере) и жалко что не увижу их странно не почувствую что уже спустился с горы и со всей этой проклятой дрянью скуки покончено – Почему-то из-за этого возбуждения дверь моей хижины еще больше возбуждает когда я открываю и закрываю ее, она кажется населенной, о ней стихи написаны, ванны и ночь с пятницы на субботу и мужчины в миру, нечто, что-то делать, или быть – Уже не Ночь Вторника 14 Августа на Опустошении а Ночь Мира и Вспышки Молнии и вот я хожу думая строчки из Алмазной Сутры (на тот случай если молния настанет и скрутит меня в моем спальнике от страха перед Господом или от сердечного приступа, гром раскалывается прямо о мой громоотвод) – «Если последователь станет лелеять ограниченное суждение о реальности чувства своей самости, о реальности чувства живущих существ или о реальности чувства универсального я то он будет лелеять то что является несуществующим» (мой собственный парафраз) и вот сегодня ночью как никогда я вижу что эти слова истинны – ибо все эти феномены, то что виднеется, и все ноумены, то что не виднеется, суть утрата Царствия Небесного (и даже еще не она) – «Сон, фантазм, пузырь, тень, вспышка молнии…»

«Я пойму и дам тебе знать – опа-ля, еще одна – значит пойму и дам тебе знать, а-ау, как оно все», – говорит Пэт по радио стоя у своего пожароискателя отмечая крестиками те места куда по его разумению бьет молния, он говорит «Опа-ля» каждые 4 секунды, я соображаю как на самом деле он смешон со своими «опа-ля» типа как мы с Ирвином с нашим «Капитаном Оп-ля» – Капитаном Чокнутого Корабля по трапу которого в день отхода строем поднимались на борт всевозможные вампиры, зомби, таинственные путешественники и переодетые клоуны-арлекины, а когда ан рут сюр ле вояж [16]судно достигает края света и уже готово плюхнуться через него, Капитан говорит «Оп-ля»

«Опа-ля», – говорят люди суп мимо лья – Это и впрямь ужасно, но тот-кто-движется-проездом-через-всё в самом деле должен радоваться всему происходящему, счастливый жизнерадостный сволочуга – (рак жизнерадостен) – поэтому если разряд молнии испепелит Джека Дулуоза в его Опустошении, улыбайтесь, Старина Татхагата насладится этим как оргазмом и даже еще не им

Шишш, шишш, шипит ветер принося пыль и молнию все ближе – Тик, говорит громоотвод принимая прядь электричества от удара в Пик Скагит, великая сила молчаливо и ненавязчиво соскальзывает сквозь мои защитные стержни и кабели и исчезает в землю опустошения – Никаких раскатов грома, только смерть – Шишш, тик, и у себя в постельке я чувствую как шевелится земля – В пятнадцати милях к югу чуть восточнее Рубиновой Горы и где-то поблизости от Ручья Пантеры надо думать неистовствует крупный пожар, громадное оранжевое пятно, в 10 часов электричество притянутое к жару бьет в него снова и там все вспыхивает катастрофически, далекое бедствие от которого я непроизвольно вскрикиваю «Оу уау» – Кто ж выжигает себе глаза плача там?

И в сгущенном электрическом воздухе я ощущаю воспоминание о Лэйквью-авеню около Льюпайн-роуд где я родился, однажды бурной ночью летом 1922 года с копотью оседающей на влажную мостовую, трамвайные рельсы наэлектризованы и сияют, мокрые леса за ними, моя апоклоптатическая паратоманотическая детсколяска дрыгрывается на крылечке блюза, мокрая, под фруктовым светошаром как весь Татхагата поет в горизональной вспышке и грум брум гром с самого дна чрева. За́мок в ночи —