Лия Флеминг - Дети зимы

Дорога была узкая, густо падал снег. Дядька был одет в мешковину и перчатки из грубой кожи без пальцев, а его ноги обмотаны тряпьем. Лицо покрыто ямками, похожими на выбоины на дороге. Когда он усмехался, во рту становился виден его единственный зуб. Еще ей не нравились его выпученные глаза.

Корсаж ее платья затвердел как доска; казалось, он вот-вот разрежет ее пополам. Да и сама она, несмотря на плащ и капор, надвинутый на уши, вся заледенела до кончиков пальцев.

Разглядеть что-то впереди становилось все труднее; от старого пони валил пар, он спотыкался и фыркал. Мокрый снег засыпал следы их повозки; Анона ощущала опасность. Зачем она оказалась тут, одна с этим незнакомым дядькой. Мы потерялись, подумала она, а в ухмылке старика ей чудилась угроза. Она снова попыталась отодвинуться подальше от него и от навозной вони; ее живот громко заурчал. Страх сковал ее тело, ее руки и ноги окаменели.

Они все ехали и ехали в полумраке, и ей было трудно понять, куда они направлялись. Эту дорогу она не знала. Она почти никогда не уезжала из Банкуэлла, разве что вместе с мамой они ездили в гости в Сеттл и Уинтергилл.

На крутом склоне бедная скотина поскользнулась; от рывка Анона уткнулась в ребра дядьки; тот загоготал и попытался ее обнять. От страха кляча помчалась вниз, скользя на ледяной корке. Повозка раскачивалась из стороны в сторону. Старик пытался остановить пони, размахивал кнутом, орал какие-то слова, которых она не понимала.

Девочка вцепилась изо всех сил в край старой деревянной повозки, которая бешено прыгала под ней. Из ее глотки сами собой вырывались отчаянные крики: «Мама! Мама! Спаси нас!» Но им никто не мог помочь. Кляча врезалась за поворотом в каменную стенку, повозка опрокинулась на старика, и тот заорал в смертельной агонии.

Анона взлетела в воздух. Вся тяжесть деревянных колес обрушилась на спину возчика. Бочки с грохотом покатились под гору. Девочка благополучно приземлилась в мягкий снег, у нее лишь кружилась голова.

– Я хочу к маме! Хочу к моей маме! – заплакала она. Снег перестал. Анона с ужасом посмотрела на старика. Он глядел на нее пустыми глазами и ничего не говорил.

Кляча беспомощно лежала на боку; девочка заплакала ледяными слезами: у бедного животного была сломана в нескольких местах нога. Колеса повозки все еще крутились. Надо было искать помощь. Анона потуже завернулась в сырой плащ. В кожаных башмаках чавкала вода, юбки тянули к земле. Что лучше – подняться на холм и вернуться к маме или продолжать идти вперед, пока еще есть силы?

Может, если она пойдет вперед, там ее будет ждать мама? Девочка не знала дорогу домой. По ее лицу катились слезы, сердце бешено стучало, а губы онемели от холода. Если бы она могла найти что-нибудь знакомое, но эти каменные стенки все одинаковые под снегом. Да, она потерялась, и никто ей теперь не поможет. Иди вперед, уговаривала она себя, будь храброй, как папа… Но было так холодно и ветрено, а ее маленькие ножки устали и замерзли. Она уже не чувствовала пальцев.

Дорога сужалась и делалась все менее заметной; вокруг громоздились снежные сугробы. Захотелось спать. Анона присела, чтобы немного отдохнуть и набраться сил, и почувствовала, что у нее закрываются глаза.

Скоро наступит день и станет светло.

В доме было грязно, требовалась основательная уборка, а со всей этой беготней, просушкой мокрой одежды до нее просто не доходили руки. Да еще надо было давать корм овцам – в такую погоду их не выпустишь в поле. Конечно, никаких новостей об Аноне – тоже хорошая новость, думала Хепзи, ожидая, что Нат опять вернется ни с чем и сообщит, что констебль не обнаружил никаких следов ребенка.

Кто сообщит об этом Бланш? Тяжкая ноша боли росла с каждым днем, и не было ни утешения, ни покоя.

Бланш не могла ни есть, ни пить. Она потеряла все, что было драгоценного в ее жизни. Ее разум терзали догадки; подобно свирепому существу, вынюхивающему малейший запах новостей, мечущемуся словно пес, которого замучили блохи. До ее слуха больше не доносились родные звуки – звонкий смех дочки, ее милые песенки и стишки, ее легкие шаги в коридоре. Она устала ходить часами по дому каждый день, ей до боли хотелось почувствовать родной запах ее ребенка.

Перед ее взором мелькали странные картины, в голове звучали чьи-то голоса. «Она умерла», – говорил один голос. «Нет, она живая», – спорил другой. Льдинки сомнений звенели в ее голове будто осколки разбитого стекла.

Надо искать и искать Анону, – решила она. В этот дом я вернусь только вместе с дочкой или не вернусь совсем.

Нони проснулась от запаха горячей каши и обнаружила, что лежит на тюфяке, набитом соломой.

– Ешь, детка, ешь. Каша согреет твои кости, – сказал грубый голос.

– Где я? – спросила она, оглядывая маленькую хижину, где пахло овцами. Она лежала у огня, завернутая в овечьи шкуры. Ее одежда сохла на крюке. На грубом столике стояли горшки и сковородка. К запаху овец подмешивался запах жира и мазей.

– Звать меня овчар Акройд. Я нашел тебя на болоте, чуть живую. Хорошо еще, что я пошел с собакой посмотреть, как там мои овцы, и увидел твои следы у стены. Да и то едва не прошел мимо. Сначала подумал, что это олень запутался в кустах, а потом заметил кусок твоего плаща – он торчал из сугроба. Господь проявил милость к тебе, детка, ведь еще пара часов, и тебя унесли бы ангелы на небеса. Ты спала целый день и всю ночь. Сядь, покушай кашки и расскажи мне про себя.

Она попыталась сесть, но у нее кружилась голова и дрожали руки; она с трудом держала миску с жидкой кашей.

Овчар был молодой, краснощекий, в кожаной безрукавке и овечьей шкуре. Он сидел на табурете и слушал ее историю про церковь, патера Майкла и черную ворону, про то, как их с мамой вели сквозь снежный буран констебли, про перевернувшуюся повозку. Она говорила сбивчиво, путалась, но он улыбался, задавал вопросы, и она продолжала свой рассказ.

– Отсюда до Банкуэлла много миль, детка. Должно быть, ты вообще шла не в ту сторону. Хорошо еще, что вовремя остановилась. Старая стена высокая и дает хорошее укрытие. Она спасла много моих овец. Ты сама никогда бы не прошла через болото. Куда ты вообще шла? – спросил он, и она рассказала ему про знахарку Престон и тетю Хепзи Сноуден из Уинтергилла.

– Слышал я про таких, слышал. Это самое близкое место, куда тебя можно отвести. Представляю, что пережила твоя мамка, бедная женщина, и все из-за маленького праздника, как ты говоришь…

Он вздохнул и закурил трубку, глядя в огонь.

– Если завтра прояснится, – продолжал он, – я возьму собаку, и мы пойдем в Уинтергилл. Я знаю короткую дорогу. Но прежде тебе надо отдохнуть и наесться каши и овсяных лепешек так, чтобы из ушей лезло. А то ты вся исхудала, остались кожа да кости. – Он засмеялся, взял деревянную дудочку и заиграл мелодию.