Рут Озеки - Моя рыба будет жить

— Миленько, — сказала она. — Хорошая форма. У тебя красивая голова.

Мы сидели в ванне, по горло в воде. В запотевшем зеркале я могла различить собственный белый череп, покачивающийся на поверхности исходящей паром воды, как вареное яйцо.

— Мне посрать на красоту, — проинформировала я ее. — Я супергерой, а супергероям красота не нужна.

Она пожала плечами:

— Ну не знаю насчет супергероев. Но ведь это не помешает? Быть немножко красивой?

Наверно, нет.

— Мама распсиховалась, — сказала я ей. — Хочет парик купить.

Она кивнула, вытянула свою красивую руку и стала смотреть, как капли падают с изящных пальцев.

— Ладно, — сказала она. — Я тебя свожу. Знаю одно хорошее местечко.

Будто я ее просила.

…Она мне сказала, что зовут ее Бабетта, не слишком типичное японское имя. Бабетта не всегда была Бабеттой. До этого она была Каори, когда работала хостесс в клубе на Асакусе, перед тем как ее уволили за то, что она переспала с бойфрендом мамы-сан. Клубная жизнь все равно ее уже достала, сказала она. Клиенты были слишком сентиментальные, сплошные сопли. Она поменяла имя на «Бабетта» и устроилась на работу в «Милый фартучек Фифи», где работать было очень весело и приятно, пока фартучек еще был мил, а не уныл.

Бабеттина страсть — это косплей, и у «Фифи» она может носить хорошенькие юбочки с оборками, и переднички, и чулки, и кружева. Как она нарядится для работы, то становится похожа на дорогущее маленькое пирожное с марципановыми цветочками, съедобными блестками и сахарными сердечками, вся такая сладкая и вкусненькая, просто съесть хочется, но не стоит обольщаться. Сопли у Бабетты отсутствуют начисто.

Поскольку в школу я больше не ходила, делать мне днем было особо нечего, так что мы договорились о времени и вместе сели в поезд до Акибы.

— Мне нравится с тобой ездить, — сказала она. — Люди на нас смотрят. Можно бы тебе симпатичных одежек раздобыть. Ты бы очень сибуи [141] Сибуи — круто, шикарно. смотрелась в красивом наряде с твоей очаровательной лысой головкой. Может, тебе стоит одеться, как монашка. Ой, нет, погоди, пупсом! Да. С кружевным чепчиком ты будешь смотреться точь-в-точь, как маленький миленький лысенький пупсик. О, это будет ужасно мило!

— Ты вроде как с париком мне помочь собиралась, — напомнила я ей, но втайне была очень довольна.

«Акибахара» — это значит «Поле осенней листвы», но и поля, и листва сгинули, уступив место магазинам электроники, и сегодня это место называют Акиба, или Городом Электроники. Раньше я тут по-настоящему никогда не бывала. Я думала, это сюда манга-отаку и лузеры-гики вроде папы ходят, чтобы продать компьютерное «железо», когда у них деньги кончаются, но как же я была неправа. Акиба — дикое и странное, но совершенно восхитительное место. Ты бредешь по этим узким переулкам и торговым улочкам, и все вокруг заставлено магазинчиками и прилавками, заваленными материнскими платами, и DVD-ишками, и трансформаторами, и геймерскими примочками, и снарягой для фетишистов, и фигурками манга, и надувными секс-куклами, и корзинами, набитыми электроникой, и костюмами горничных, и школьными трусиками. Куда ни посмотришь, взгляд обязательно наткнется на яркий анимэ-постер или гигантский баннер — они свисают с верхушек зданий — с гигантскими девушками-моэ [142] Моэ — почка, бутон. Сленговое обозначение для хорошенькой, сногсшибательной девушки в стиле манга. , у каждой — сияющие круглые глаза размером с детский бассейн и роскошные монструозные сиськи, выпирающие из костюма галактического супергероя, и только и слышишь что безумные « бдзынь! бдзынь! бдзынь! » из аркад с игровыми автоматами, и « пинь! пинь! пинь! » из залов пачинко, и динамики с витрин верещат о мгновенных распродажах, и маленькие французские горничные на улицах взывают к мальчикам-отаку, когда те проходят мимо. Полями осенней листвы здесь больше даже не пахнет.

Бабетта вела меня сквозь толпу, держа за руку, чтобы я не отвлекалась или не потерялась вообще. Я чувствовала себя тупой туристкой с отвисшей челюстью, как американка, что напомнило мне о Кайле. Тыщу лет о ней не вспоминала, но тут вдруг мне захотелось как-нибудь так устроить, чтобы Кайла материализовалась прямо посреди Города Электроники, просто чтобы взорвать ее маленький американский мозг made in Силиконовая долина. Эта сторона Токио решительно мне нравилась, и мне не терпелось раздобыть парик — на тот момент мне хотелось такой длинный, суперпрямой и розовый, как у Анемон из «Eureka 7» — и, может, какой-нибудь симпатичный костюм, чтобы я могла вписаться в обстановку, и тут мы проходили мимо магазинчика, торгующего DVD, где вся витрина была заставлена плоскими телевизорами. Из динамиков доносилась тренькающая бойцовская музыка. На экранах телевизоров взрывались фейерверки и появлялось название: ГЛАДИАТОРЫ-НАСЕКОМЫЕ! Потом комментатор орал: « Следующий бой, Сверчок Прямокрылый против Богомола Обыкновенного! »

Мы остановились и стали смотреть, как чудовищный сверчок загоняет бледно-зеленого богомола в угол стеклянного террариума. Картинка повторялась на каждом экране, видео передавало каждую микроскопическую деталь. Посмотрите на эти челюсти-болторезы! Как они впиваются в глаз богомола! Дробят его прозрачные крылышки!

Бой закончился, когда сверчок оторвал богомолу голову.

И победа достается… Сверчку Прямокрылому! Следующий бой, Жук-Олень против Желтого Скорпиона!

С помощью клешней бледный скорпион приподнял жука в воздух. Жук встал на дыбки и перевернулся на спину, обнажив брюшко. Членистый хвост скорпиона изогнулся, чтобы нанести отравленный удар. Сасу! Сасу! Желтый Скорпион жалит! Жук-олень содрогнулся. В маленьком голом террариуме спрятаться ему было негде. Его хилые ножки дрыгались и извивались в воздухе, а потом перестали. Похоже, Жук-олень проиграл, да, он умирает, он умирает, он… УМЕР!

На экране вспыхнули неоново-яркие буквы. Желтый скорпион победил!

Я начала плакать.

Я не шучу. До сих пор ничто не могло заставить меня заплакать, ни переезд из чудесного Саннивэйла в отстойную дыру в Японии, ни сумасшедшая мать, ни отец-самоубийца, ни бросившая меня лучшая подруга, ни даже месяцы и месяцы идзимэ. Я просто не плакала. Но почему-то вид этих дурацких жуков, раздирающих друг друга на части, — это было для меня чересчур. Это было ужасно, но, конечно, дело было не в насекомых. Дело было в человеческих существах, которым казалось, что на это забавно смотреть.

Я скорчилась рядом с тем зданием, обхватила себя руками и заплакала. Бабетта стояла надо мной на страже, теребила кружевную оборку своего фартучка и легонько постукивала пальцами по моему безволосому скальпу, будто дыню выбирала или разучивала гаммы. Изнутри головы прикосновения ее пальцев были похожи на капли дождя, барабанящие по черепу. Через какое-то время она зажгла сигарету и закурила, и к тому времени, как она затоптала окурок шестидюймовым каблуком своей платформы, я снова была о’кей.