Дина Рубина - Русская канарейка. Голос

— Вот как? — Леон изобразил вежливое удивление. Ему уже надо было спешить.

— Не у всех. Только у тех, кто имеет дело с ураном и всеми его производными.

— Как?!

Леон очнулся, будто в грудь толкнули, встряхнули, приподняли и твердо поставили на ноги.

— Как вы сказали, Илья Константинович?

Тот развел руками:

— Я и сам понятия не имел, пока совсем недавно не пришлось наблюдать — вот тут, прямо на том месте, где вы стоите, — страшнейший приступ у одного моего знакомого. Он прямо на глазах у меня весь заплыл, стал розовато-желтым… потекли из глаз слезы, изо рта — слюна… Я кричу: «Андрей! Андрей! Что с тобой?..» А он и ответить не может… А мужчина крупный, я его по лестнице сам и не выволоку… Ну, я — наверх, к телефону, «Скорую» вызывать. И представьте, так ошалел от страху, что и фамилию его — между прочим, знакомую с молодости! — вспомнить сразу не могу. А они ведь фамилию первым делом спрашивают. У меня в руках трубка ходуном — как представлю, что он тут вот, внизу у меня кончается… А в памяти: «Крошин!.. нет, Крушин!.. нет, Кошевич!» А фамилия-то его — Кру-ше-вич… Андрей Крушевич. Чуть не полжизни у нас в Семипалатинске проработал. С молодости его знаю, с молодых компаний, но он всегда для меня был — Андрей, и все. Ну, ничего, приехали, откачали. Но он полежал-таки в больнице с неделю, что ли…

— Вот как… хм… надо же… — помолчав, произнес Леон. — Удивительно. Прямо удивительно!

Прокашлялся, наклонился и развязал рюкзак, словно ему там что-то срочно понадобилось… опять затянул горловину, выпрямился… Он был ошеломлен, даже подавлен тем же неотвязным ощущением подстроенного сюжета. Как на острове Джум и потом в аэропорту, когда на экране ноутбука сменяли друг друга фотографии; и еще когда Кнопка Лю застыл и замельтешил при виде фотографии Казаха. Все тот же вопль протестующего нутра: этого просто не может быть! Так не бывает!

— Кто бы подумал, — ровным голосом заметил он. — Интересный факт…

— Просто я удивился, — добавил Илья. — Андрей ведь к тому времени давно здесь не работал, Семипалатинск закрыли, дела давно минувших дней. Неужто работа с ураном и всякими там стронциями-цезиями спустя столько лет дала о себе знать? Но, возможно, он продолжает всем этим заниматься за границей, все же — профессия… Сюда приехал для встречи с другом молодости, с которым учился в Москве. А тот оказался нашим… родственником — в жизни все так бывает переплетено! И… почему-то Андрей решил, что тот остановился у меня. Но поскольку я этого самого немецкого родственника терпеть не могу… — Илья смущенно усмехнулся. — Не могу ему простить… Впрочем, неважно, вам это все ни к чему. Извините, что заморочил голову. Пойдемте, уже вызову такси. Пора.

Они поднялись из подвала, Илья Константинович стал звонить. Медная, мягко сияющая в луче солнца круглая клетка-кружка с парижской барахолки по-прежнему стояла на столе среди чашек, масленки и сахарницы.

Значит, аллергия, чуть ли не смертельная… Простенький тест матери-природы. И доказывать ничего не надо: из глаз слезы, изо рта слюна — виновен!

Итак, решайся. Быстро.

— Илья Константинович… А что, если, очарованный вашими рассказами, я взял бы да и купил у вас себе «подголосок»? Какого-нибудь бойкого молодого кенаря. А? Ей-богу, посмотрел сейчас, послушал вас — и прямо вдохновился. Вы умеете заманивать в свое царство! Назвал бы его в память о семейной истории Желтухиным… каким там? Четвертым.

— Пятым! — воскликнул Илья Константинович. — Четвертый — вон, в исповедальне у меня сидит!

— Ну, Пятым. Говорите быстренько — сколько запросите. А клетка — пусть будет эта, я ее потом вам переправлю.

— Постойте… ну и напор!.. — Илья растерянно развел руками. — Вы меня огорошили. И сейчас такси приедет, тут их станция недалеко. Они ждать не любят. А я ведь должен все объяснить, научить… дело непростое. Целая лекция!

— Пустяки, — отозвался Леон. — Говорите — сколько? Сто? Двести? Пятьсот евро?

— Да бог с вами, я подарю… в честь знакомства. В честь героя и храбреца Желтухина Первого. Постойте здесь, у меня есть трое перспективных, по его линии, выберу лучшего, с семейной песенкой. Подождите!

Он схватил клетку, выбежал из комнаты, крикнув с веранды:

— Если будут сигналить — придержите, скажите, что добавите пару монет!

Леон остался стоять посреди комнаты. Вот и удобная минута. Где там мобильник уважаемого Ильи Константиновича? А птичку можно выпустить полетать в аэропорту. Кстати, вовсе не факт, что здешняя таможня их выпускает, а французская — впускает…

Айя, Айя… куда ж ты меня ведешь! Или, напротив, строго не пускаешь. И почему все так намертво с тобой связано? И почему в твоем доме я не могу, не умею действовать, как в любом другом месте с легкостью бы действовал.

Он быстро достал из портмоне три сотенные бумажки, подложил их под телефонный аппарат: пригодятся, при таком-то затратном хозяйстве.

С улицы просигналила машина, и, выйдя на веранду, Леон мгновенно «включил интонацию», простецки осадив голос:

— Друг! Погоди чуток, а?

— Чего там годить! У меня вызова один за другим!

— Вызова коллегам передай, не пожалеешь, — отозвался Леон. — В накладе не останешься.

Снизу поднялся запыхавшийся Илья Константинович: в одной руке медная походная клетка с молодым кенарьком — желтый прыгучий вымпел за красноватой медью витых прутьев; в пригоршне другой руки — какие-то пакеты.

— Вот, — сказал, преодолевая одышку. — Авантюра, конечно же, безумие! Смотрите, не погубите птицу, сразу же, сегодня… нет, уже завтра, к сожалению, — обратитесь в общество канароводов. Вам все объяснят. А пока коротенько…

И уже на ходу, по дороге к машине, давая краткие указания и засовывая в карманы куртки Леона мешочки с кормом:

— Это поилка, в красной коробочке, пинцет — на первое время. Но главное, идите к профессионалам! Не пускайте на самотек!

Леон принял клетку, в которой глазками-бусинами бойко постреливал по сторонам Желтухин Пятый, пожал теплую, мягкую большую ладонь, исполненную какой-то бесконечной, уютной птичьей ласки. И, оглянувшись на суровый профиль водителя в окне машины, отрывисто проговорил:

— Илья Константинович, напоследок… Я об одном прошу. Только напишите ей: Париж, рю Обрио, четыре. Париж. Обрио. Четыре. Запомните? Ведь это можно?

— Это — можно, — засмеялся тот. — Это, конечно, можно…

И когда Леон уже сидел в такси, бросив под ноги рюкзак и придерживая на колене клетку с кенарем, Илья поднял над головой сцепленные замком руки и, потрясая ими, несколько раз крикнул:

— Идите к профессионалам! — страстным, грознозаклинающим тоном, каким проповедник произносит: «Покайтеся!»

На сей раз все было просто: никаких предварительных звонков, никаких пируэтов вокруг да около, никакого порученца Джерри. Ни свет ни заря явились — парочка гусей — пролетом из Женевы.