Валерий Зеленогорский - В лесу было накурено

Карьера Сергеева закончилась, он даже не расчехлил ранец, где лежал маршальский жезл, в его рюкзаке остались только рваные носки, блок «Мальборо» и африканская маска, очень похожая на папу девушки, с которой он предал родину.

Родители Сергеева стойко перенесли фиаско ненаглядного сыночка, посчитав, что во всем виноваты африканское солнце и несбалансированное питание в месте дислокации.

Покрутившись какое-то время в разных чиновничьих коридорах, он понял, что по основной специальности он места не получит, и пошел в искусство — служить Мельпомене, Психее и Талии, а не отцам-командирам небожеского происхождения.

Мир искусства в лице костюмерши Луизы, немолодой девушки сорока лет, с усами и крупным бюстом нестандартного размера, принял его в свои объятия. Так он познал все прелести театрального закулисья. Она, как Данте, провела его по этому аду, но когда она не видела, его поворотный круг приплывал к молоденькой балерине из кордебалета, а иногда к раздатчице из служебного буфета. Всем трем Сергеев ничего не обещал, крутился на своем поворотном круге, из света в тень перелетая.

С пульта управления своего круга он видел многое — как во время съездов и больших собраний по его кругу ходили большие люди: генсеки и министры, герои и полярники. Он видел, как в правительственной ложе руководитель страны снимал туфли и шевелил занемевшими пальцами, как щипал буфетчицу министр здравоохранения, запустив ей руку под юбку во время исполнения гимна.

Народные артисты пили у него в пультовой во время пауз и увертюр, он видел, как режутся в карты тромбонисты с трубачами, когда солирует струнная группа, видел, как балерины, только что грациозно парившие лебедями, попадая за кулисы, вяжут носки своим внукам в ожидании следующего выхода.

Он переживал за друга из балета, который ломал спину, таская по сцене стокилограммовую лошадь — жену главного балетмейстера. Танцовщик жаловался, что с такой лебедью до пенсии не дотянет.

Это тайное знание давало Сергееву страшную силу: он мог поворотным кругом обнажить всё их бесстыдство и мнимую значительность, он чувствовал, что управляет этим миром и у него в руках рычаги.

Иногда он позволял себе пошутить. Во время празднования Дня металлурга на сцене в декорации была домна, пылающая неживым огнем. Он повернул круг, и домна обернулась старым ящиком, как избушка на курьих ножках: к залу передом, к сцене задом.

В домне, не заметив поворота, очень народный артист зажимал цирковую гимнастку в позе «6 на 9». Плавка шла так хорошо, что вот-вот должна была пролиться горячая струя, но вышел конфуз, Сергеев доказал руководству, что произошло несанкционированное срабатывание механизма, о чем он давно писал, требуя планового ремонта.

Главного инженера и народного артиста наказали за халатность, гимнастку пожалели, но перевели на два месяца кормить голубей и сняли с гастролей в Болгарию.

После этой истории у Сергеева появились сталь во взгляде и чрезмерное высокомерие — он понял, какая сила в его руках, и перешел к решительным действиям.

Он долго вынашивал зловещий замысел, и день этот наступил.

В праздник, когда на сцене собрался весь цвет страны, в апогей собрания он одновременно включил поворотный круг и механизм, открывающий оркестровую яму, на которой стоял стол президиума.

Весь президиум ссыпался в яму, как солдатики в коробку. Сергеев торжествовал. Он исчез, и говорят, его видели потом в Эфиопии, где он до сих пор шаманит, практикуя обряды вуду.

Родителям спустя несколько лет он прислал фото его племени, где он, вождь, стоит в окружении загорелых маленьких Сергеевых.

Поворотный круг после этого разобрали, и теперь никто не может повернуть жизнь вспять.

В армии я наблюдал особую породу людей, которую ни до ни после видеть не приходилось.

Замом по тылу в моем дважды Краснознаменном, ордена Суворова гвардейском полку служил полковник Макаров, статный мужчина с красными щечками и глазками управляющего домом сирот из «Двенадцати стульев».

На груди его сиял значок о высшем образовании — так в армии подчеркивались широта кругозора и планетарный масштаб личности. Мой Макаров считал себя Леонардо по теплицам и организации складов для расхищения продуктов и вещевого довольствия.

Имел он жену и еще кое-кого из вольнонаемных служащих СА, подневольных женщин из местных, и меня, бедного солдата срочной службы с высшим образованием.

Он не любил москвичей и людей с высшим образованием.

Когда его на рабочем месте посещали жена и дочь, он всегда вызывал меня и устраивал для них спектакль. Часть первая: какие ослы с высшим образованием из Москвы служат в армии. Часть вторая, интеллектуальная: солдат-баран и светский лев в папахе и на лихом коне.

Москвичей он не любил по двум причинам: его не взяли в Академию тыла, а он мечтал о лампасах, а девушка, с которой он познакомился на набережной в Анапе, пренебрегла им в пользу какого-то штатского, неспособного сделать подъем переворотом, и отказала прописать его к себе на Полянке, сука рваная.

Мне пришлось терпеть за все его жизненные неурядицы и нести его крест на своей некрепкой спине.

Я работал у него по совместительству, к основной работе писаря я убирал у него в кабинете и топил печку. Особой его страстью было стричь ногти на всех конечностях, сморкаться на пол и плевать во все стороны. Меня воротило от его чистоплотности. Однажды я сказал, что срезанные им копыта могут стать добычей ведьм, и он учел, стал использовать газету «Красная звезда» и сжигать в печке свои рудиментарные остатки.

Меня он демонстративно не уважал, задавал мне вопросы по философии и географии, отвечать разрешал только по уставу, то есть «Так точно» и «Никак нет». Выходил, конечно, занятный диспут. Он радовался и показывал меня сослуживцам как дрессированного гамадрила.

Для жены и дочери он демонстрировал номер «Солдат ищет на карте мира город Каракас и не может его найти» — в силу масштаба этот город обозначался звездочкой, а в сноске на его карте этот кусок был оторван.

Жена его вела в младших классах домоводство и считалась в гарнизоне широко образованной. В Доме офицеров она по вечерам руководила кружком макраме, и ее за глаза звали Славой Зайцевым за вкус и исполинские размеры тела.

Дочь, студентка ростовского педа, мной брезговала, как мелким грызуном, ей нравились водители из штаба округа, молодые гусары на черных «Волгах», в хромовых сапогах и в х/б, обтягивающем ляжки. Они цокали ей вслед, и она летела мимо них, как Орнелла Мути в объятия Челентано. Папа ее предупредил, что зарубит любого «челентано», и она терпела, маскируя пудрой свои прыщи.