Сергей Марнов - Три блудных сына

– Еремейка Ульянов [109]. Он из Англии напрямик через фряжские и германские земли проехал; даже через Польшу ужом прополз – и война ему не помеха. Ловок, шельмец!

– Понятное дело; соглядатай – он соглядатай и есть. А чего сам не пришел?

Боярин замялся и опустил глаза.

– Говори! – приказал царь.

– Уж больно запугал ты его своими шутками, государь! Как идти к тебе – сам не свой молодец, ноги не идут. Зачем так-то?

Царь довольно улыбнулся и поманил Нагого пальцем. Когда тот приблизился, царь прошептал значительно:

– Ерема Горсей у нас кто? Разведчик! А когда разведчик боится, он ошибается, проговаривается… а я слушаю, да на ус мотаю. Расставляй шахматы.

Нагой принялся расставлять на шахматном столе изящные, выточенные из слоновой кости фигурки.

– Чтой-то не пойму, государь, куда эту ставить? – с недоумением сказал Нагой, рассматривая странную фигурку, выполненную в виде крепостной башни с зубцами.

– Ладья это, Федко. Фрязины [110]ее в виде крепости делают, так и зовут: «тур», сирень крепость. Ходит, как наша ладья.

Двери вдруг распахнулись, и в покои стремительно ворвалась одетая в простой сарафан красивая молодая женщина, упрямыми чертами тонкого лица немного похожая на боярина Федора.

– Опять закрылся?! – налетела она на царя. – Не продышать у тебя, хоть топор вешай! При твоей болезни тяжелый дух – погибель!

Она подошла к узкому оконцу и раскрыла его настежь – в комнате заметно посвежело.

– Дует, Машенька, – жалобно захныкал царь. – Прикрой, хоть маленько…

По едва сдерживаемой улыбке было заметно, что он играет, наслаждается ситуацией, при которой приходится подчиняться совсем молодой женщине, почти девочке. Недолюбленный в детстве, Иван в каждой из своих женщин искал мать. Не Елену Глинскую, конечно, а воплощение мечты брошенного ребенка о Матери, которая разведет руками беду, поцелуем снимет боль и всегда будет любить; злого, доброго, больного – только потому, что он ее самый-самый-самый…

Мария Федоровна Нагая, шестая по счету жена Ивана Грозного [111], укрыла царя теплым шерстяным покрывалом, поцеловала в лоб и решительно заявила:

– Так дыши! А что это говорят такое: ты опять жениться собрался? Аглицкую королеву сватаешь? От живой жены?

Видно было, что Марию нисколько не пугает развод, она в него не верит, а царя просто дразнит. Иван насупился и сдвинул брови.

– Ты, Маша, в это не лезь, тут не бабьи слезы, а дела державные! Мне сушеная аглицкая вобла не нужна, да и не пойдет она ни за кого, – мне нужны разговоры о сватовстве. Откажет Лизавета – стану сватать принцессу какую, из ее дома. Пока переговоры идут, враги аглицких кораблей боятся…

– Да кто ж поверит в такое?!

– Про меня – всему поверят, – горько усмехнулся Иван, – такая уж у меня слава…

Мария задумалась, но долго хранить серьезность она не умела.

– Видела я парсуну [112]Лизки этой! – прыснула царица. – Морда лошадиная, желтая, прыщи пудрой замазаны – красавица! Да сколько же ей лет?!

– Сорок восемь…

– В самом соку девушка! Пора замуж! А и повезло ей: никто не брал, и вдруг – такой красавец!

Иван захохотал – весело, беззаботно; а как отсмеялся, легонько шлепнул жену пониже спины и подтолкнул к выходу.

– Ступай, Маша, чего тебе тут… с батюшкой твоим дела у нас.

– Окно не закрывай!

Улыбка еще играла на страшноватом припухлом лице Ивана, когда двери закрылись за царицей.

– Будто Настенька моя воскресла, – сказал он и добавил, внезапно помрачнев: – Только отсылать ее все равно придется.

– Почему? – спросил Нагой, заранее зная ответ.

– Убьют, – буднично сообщил царь. – И винить мне, кроме себя, некого: сам этот змеючник и создал. А слышал ли ты, Федко, какие разговоры о моей смерти ходят?

– Нет, государь, – соврал Нагой.

– Ой ли? Будто я упырем обернусь, буду ночами из могилы вставать, да кровь христианскую пить? Ужели не слышал? По глазам вижу, что слышал! Наклонись-ко ближе, чтой-то скажу…

Когда испуганный боярин наклонился послушно, царь внезапно выкатил глаза и втянул щеки, отчего вид приобрел уж совсем кошмарный.

– Это правда!!! – страшным голосом заорал он в лицо Нагому, а тот сел на пол, часто крестясь.

– Ты что, государь, ты что, – испуганно залепетал боярин и вдруг осекся, увидев, что Иван хохочет.

– Собирай родню, Федко, будете охранять царицу, когда я ушлю ее на удел, – веско сказал царь, без всякого промежутка переходя от шутовства к серьезности. – А не убережешь – из могилы встану, упырем обернусь да всю кровь твою и выпью!

– Когда ушлешь-то?

Царь надолго замолчал, отдавшись своим думам. Нагой решил уже, что ответа не будет, но вдруг услышал:

– Погожу пока. Порадуюсь еще. Что про Обатура слышно?

– Силы собрал несметные и не раскидывает – все в кулаке держит. Хворостинин думает: двинется на Москву, через Смоленск.

– А ты что думаешь?

– То же и думаю. Я бы и сам так пошел. Смоленская крепость слаба, возьмет легко [113].

– А дальше?

– Да кто ж его, венгерца, знает? Он даже со своими панами или через толмача говорит, или на латыни, кто понимает. Я бы не шел сразу на Москву; укрепился бы и пускал отряды в поиск. Ну и ждал бы, пока мы сами не передохнем.

– Небось, многие тогда к нему переметнутся…

– Не без того.

– Полный разгром, – задумчиво проговорил царь. – Погибла Русь. Довел до ручки царишко бесноватый. А как все начиналось! Уж и корабли наши по морю пошли… Ты вот что: пришли-ка мне Бельского.

– Богдана, Бельского-то? Так он здесь, только кликнуть.

– Нет, не Богдана. Давида. И молчи про то, никому ни слова!

– Но он же в опале…

– В опале, в опале. И все об этом знают, вот что главное.

Иван взял в руку ладью, которую французы называли «туром», повертел между пальцами, потер зубцы на башне. Задумчиво поставил на доску, выдвинув далеко вперед. Затем, ответив за «противника» ферзем, передвинул своего коня.

– Съест лошадку вражеский ферзь, государь!

– Коль резва будет, то и не съест!

И нацелил слона пройтись по вражеским пешкам, создавая угрозу королю.

– Теперь ферзь атакует твою крепость, государь! – удивленно сказал Нагой.

– А вот это нам и надобно! Пусть атакует… а еще вызови мне слона.

– Кого?!

– Князя Дмитрия Хворостинина.

– Он далеко, государь, воюет.

– Вызови, и пусть поспешает. Нет у нас времени, совсем нет… иди, боярин.

– Государь…

– Что еще?

– Из Сольвычегодска нарочный прискакал, от Семена Строганова. Хан Кучум ясачную самоядь [114]обижает и купцов-покрутчиков [115]бьет, житья от него нет!

Царь дернулся, как от удара, и заскрипел зубами.

– Осмелел сибирский хан, чует нашу слабость, – со злобной горечью сказал он. – Раньше перед русскими послами чуть не на брюхе ползал, а теперь вон что… ох, не ко времени, не ко времени…