Майкл Каннингем - Снежная королева

– Ты давно снова начал наркотики принимать? – спрашивает Баррет.

У Тайлера на лице, вопреки ожиданиям Баррета, не появляется выражения провинившегося мальчишки. Он сильно затягивается сигаретой и возмущенно смотрит на Баррета, как будто тот специально дожидался вселенской катастрофы, чтобы попрекнуть Тайлера уклонением от мелких домашних обязанностей.

– Ты что, теми несколькими фразами про свет рассчитывал меня утешить?

– Я боялся, что…

Тайлер затягивается так свирепо, что огонек на конце сигареты из обычного оранжевого становится ярко-мандариновым.

– Я боялся, что получится, будто я встреваю.

– А если попроще?

– Ну, что пытаюсь… не знаю… Поучаствовать в заботе о Бет. Показать всем, как важно, что я помогаю.

– Продолжай.

– Ну, наверно, я думал… что это будет выглядеть типа “Тайлер пишет для нее песню, Тайлер на ней женится , это здорово и хорошо. А зато я, Баррет, младший братец-гей, видел свет . Аж в небе ”.

– То есть ты не рассказывал мне о самом потрясающем событии в твоей жизни, потому что боялся произвести неправильное впечатление.

– Я начал сомневаться…

– Ага-ага.

– Я начал сомневаться, видел ли я что-то на самом деле или просто… все выдумал.

– Зачем такие вещи выдумывать?

Тайлер отбрасывает окурок и закуривает новую сигарету.

– Не знаю, может, чтобы почувствовать себя не пустым местом? Я же ничего не делал для того, чтобы Бет поправилась…

– Никто не делал, помочь было невозможно…

– Я не мог написать для нее песню, не мог на ней жениться.

– И поэтому состряпал себе галлюцинацию.

– Сначала казалось, что я точно видел свет и никаких сомнений быть не может. А потом я уже не был так уверен. И все ждал… не знаю… видения номер два.

– По-твоему, такие штуки парами поставляются?

– По-моему, я слишком долго слишком сильно стараюсь.

– Чего-чего?

– Мне больше не важно что-то значить. Стараться влиять на ход вещей.

– То-то я смотрю, много ты навлиял, – говорит Тайлер.

– Но ведь одно дело не стремиться к житейскому успеху и совсем другое – перестать считать себя неудачником из-за того, что к нему не стремишься. Я все думаю, не это ли означал свет. Ну, как бы он сообщал: тебя видно, про тебя помнят, не надо пыжиться, не обязательно, чтобы твою фотографию напечатали в журнале.

– Мы разве только что не договорились, что свет тебе привиделся?

– В том-то и дело, – говорит Баррет. – Неважно, было это на самом деле или только в моем воображении.

На лице у Тайлера появляется абсолютно новая для него гримаса. Он становится очень похож на мать. Неужели он уже много лет назад научился так насмешливо кривить рот, с таким циничным выражением выгибать бровь? Неужели приберегал свое умение для особенно ответственного момента?

– Ты хочешь чего-то совсем своего, да?

Баррет, похоже, не знает, что ответить.

– Хочешь чего-то вообще не связанного со мной, – говорит Тайлер. – Я прав?

– Я хочу кое во что внести ясность. По-твоему, наверно, мы должны плясать от радости, что ты тайком нюхаешь порошок. Так?

– Я не нюхаю, – отвечает Тайлер.

– Я нашел пузырек с кокаином у тебя в тумбочке.

– Это старый. Я про него совсем забыл. Говорили про это сто раз.

– Неужели?

– Знаешь, это похоже на какое-то азиатское правосудие. Там, если тебя один раз признали виновным, ты остаешься виновным навсегда.

– Ты уверен, что правосудие в Азии устроено именно так?

– Понятия не имею, как оно устроено. Наверняка оно расистское, нет?

Тайлер садится возле Баррета на стул, обитый выгоревшим красным шелком; этот стул, изощренно неудобный, несмотря на вполне невинный вид, Баррет расположил по отношению к зеленому дерматиновому креслу точно так же, как он стоял в квартире.

– Я снова начал ходить в церковь, – говорит Баррет.

– Да?

– Разочароваться в Боге из-за смерти Бет, я подумал, было бы слишком… плоско, наверно.

– И как, помогает? В смысле, церковь.

– Трудно сказать. Я туда хожу.

– И ничего не происходит? – спрашивает Тайлер.

– Я бы не сказал, что ничего.

– Ты не молишься. Гимнов со всеми не поешь.

– Да. Просто сижу в заднем ряду.

– Но должен же ты что-то при этом чувствовать .

– Покой чувствую. Частичный покой. И все.

Тут не место и не время для тонких метафизических дискуссий, заключает Тайлер.

– Собираюсь поехать посмотреть новую квартиру, – говорит он.

– Я после работы заскочу. Ничего, если мы с Сэмом придем?

– Приходите.

– Точно можно?

– С чего ты взял вообще, что Сэм мне не нравится?

Тайлер достает из пачки еще сигарету и шарит в кармане джинсов в поисках зажигалки.

– Может, потому что он встал между нами?

– Бет же между нами не вставала.

– Я тоже был женат на Бет, – говорит Баррет.

Тайлер пытается прикурить от пачки леденцов, замечает это, сует пачку обратно в карман и наконец находит зажигалку.

– В таком случае я одновременно с тобой могу жениться на Сэме, идет?

Тайлер зажигает сигарету и глубоко затягивается. Он снова чувствует в легких тонкий кисло-сладкий и слегка вредоносный аромат. Выдохнув, следит, как облачко дыма растворяется в воздухе.

– Хотя нет. Я себя в такой роли не вижу. Извини.

Тайлер снова затягивается, снова наблюдает, как тает в воздухе дым.

– Меня прямо радует, что вся мебель у нас новая будет. Все время об этом думаю, – говорит Баррет.

– Я тоже.

– Ты точно уверен, что всю надо менять? А то еще не поздно что-нибудь оставить. О, гляди, кухонный стол пригодился.

Молодые парень с девушкой, оба в татуировках и с торчащими в разные стороны волосами, тащат кухонный стол.

– Спасибо, чуваки, – кричит парень через плечо.

Тайлер в ответ весело машет рукой.

– Мне и так хватает привидений, – говорит он Баррету.

Они смотрят, как кухонный стол удаляется в западном направлении. Баррет поет первую строчку песенки “Мы переезжаем…” из сериала “Джефферсоны” [30].

– А дальше я не помню.

– Из глубокой задницы в задницу помельче, – подсказывает Тайлер.

Кухонный стол вместе со своими новыми владельцами исчезает за углом.

– Старинный стол из французского деревенского дома, вот что нам нужно, – говорит Баррет. – Ты понимаешь, о чем я? Чтобы ему было лет сто. Чтобы он был длинный, весь в таких зарубках и выщербинах.

– Не забывай, у нас с деньгами не очень.

– Я помню. Но у нас же есть хитовый альбом…

– Ага, незаконченный альбом, который разойдется хорошо если в трех десятках экземпляров.

– Знаешь, если есть надежда, если хоть чуть-чуть радуешься тому, что у тебя могло бы выйти, тогда неважно, чем все кончится. Можно побыть оптимистом, даже видя, что ни черта не получается. Это я тебе как суеверный говорю.