Майкл Каннингем - Снежная королева

Тайлер на отвечает. Он бросает недокуренную сигарету и давит ее каблуком. В последний раз встает с самого недружелюбного стула на свете.

– Я так понимаю, на этом все, – говорит он.

– По-моему, тоже, – говорит Баррет. – Пойду поднимусь, посмотрю, вдруг что-нибудь забыли.

– Иди. Встретимся в новом доме .

– До скорого.

Но Тайлер никуда не уходит. Им обоим становится отчего-то неловко.

– Непривычно как-то, – говорит Тайлер.

– Переезжать всегда непривычно, разве нет?

– Ты прав.

Они смотрят друг другу в глаза, взглядами подбадривают один другого.

Неизвестно откуда взялось ощущение, будто они прощаются, слабый – не громче шепота – намек на расставание. Но это же ведь глупо? Вечером они снова увидятся. В своем новом доме.

– Пока, – говорит наконец Тайлер и трогается по Никербокер в сторону Морган-авеню.

Баррет медлит. Ему хочется продлить странное удовольствие – сидеть в зеленом кресле посреди все убывающих числом приношений, еще вчера служивших ему в повседневной жизни; смотреть, как предмет за предметом исчезает их квартира. Вот девушка с крашенными хной волосами уносит лампу – гавайскую танцовщицу. Удивительно, как долго она прослужила. На несколько мгновений Баррет представляет себе, как сидит и сидит в этом кресле, пока прохожие не разберут все остальное и он не останется совсем один перед этим горчичным фасадом, закрытым алюминиевым сайдингом, подобно разоренному русскому аристократу, который раздумывает о предстоящей ему жизни простого непривилегированного обывателя. Дача погружается в разруху и запустение, печи и камины бессильны против проникающей снаружи сырости, шелковые обои еле держатся на стенах вылинявшими бледно-алыми тряпками, потолок провис, а слуги так одряхлели, что помощи от них никакой, так как сами они уже мало на что способны без посторонней помощи. Но так или иначе, здесь прожита вся жизнь, а будущее, даже если оно обещает перемены к лучшему, все равно пахнет скорыми снегопадами и тяжелым стальным духом выметенных ветром железнодорожных платформ.

По пути к станции линии L Тайлер звонит Лиз. Она берет трубку. Теперь, оставшись в одиночестве, Лиз иногда отвечает на телефонные звонки. Раньше она предпочитала, чтобы звонящие наговаривали сообщения на голосовую почту.

– Привет, – говорит Тайлер.

– Квартиру уже освободили? – спрашивает Лиз.

– Подчистую. Баррет как раз проверяет, не забыли ли чего. А я на новую квартиру иду.

Он шагает по Морган-авеню. Прощайте, заборы из металлической сетки с колючей проволокой наверху. Прощай, старушкино окно с застывшим на подоконнике стеклянным беличьим семейством.

– Тебе не по себе? – спрашивает Лиз.

– Немножко. Не по себе затевать такое без Бет.

– Это я и имела в виду.

– Она против Бушвика особо не возражала.

– Да, забавно. Ей все равно было, в каком районе жить.

– Мы не могли бы там, на новой квартире, с тобой встретиться? – говорит Тайлер.

– Мне через сорок пять минут магазин открывать.

– Пусть Баррет откроет.

– Ты хочешь, чтобы я пришла?

– Хорошо бы. А то что-то совсем не хочется одному там оказаться.

– Раз так, приду.

– Спасибо тебе.

– Могу там быть минут через двадцать пять.

– Спасибо тебе, – повторяет Тайлер.

Тайлер сидит на ступеньках своего нового дома и курит, поджидая Лиз. Здравствуй, Авеню Си. Здравствуйте, новое, незнакомое кафе и расположившийся дверь в дверь подозрительный продуктовый магазинчик с полупустыми полками, похожий на прикрытие для торговли наркотиками. Здравствуй, юный пижон в красной куртке и с гламурным недоирокезом на голове, удачно тебе обойти трех пожилых женщин с пластиковыми пакетами из “Ки фуд” в руках, которые стеною тел перегородили тротуар и, на что-то жалуясь друг другу на иностранном языке (польском? украинском?), движутся по нему со скоростью парада в День труда.

Когда в квартале от него из-за угла появляется Лиз, Тайлер словно не сразу узнает ее и смотрит, как смотрел бы на любого незнакомого прохожего, свернувшего с Девятой улицы на Авеню Си.

Он видит просто высокую, крупную женщину, чем-то – тяжелая походка, широкие плечи – похожую на ковбоя. А еще темно-коричневая кожаная куртка, небрежно забранные в хвост седые волосы… Ее позвали специально – обломать полудикого жеребца, с которым никто, кроме нее, не сладит.

Потом Лиз снова становится собой.

– Привет, – говорит Тайлер.

Он бросает сигарету и встает со ступенек. Они быстренько обнимаются, полуформально, как бы по необходимости обозначая сочувствие и поддержку. Как на поминках, думает Тайлер.

– Давно ждешь? – спрашивает Лиз.

– Не-а. Несколько минут. Изучаю заодно ландшафт.

– Ну и как?

– Народу больше. Но отчаявшихся и чокнутых вроде поменьше.

– Отчаявшиеся и чокнутые есть везде. У тебя просто не было времени присмотреться.

Он открывает перед ней дверь подъезда. В холле пусто и темно, на потолке еле мерцает флуоресцентная лампа. Пахнет аммиаком и, менее явственно, древесным дымом.

Но так или иначе, он явно выигрывает в сравнении с мертвенно-желтым и убийственно ярко освещенным холлом в Бушвике.

На лифте (здесь есть лифт!) они поднимаются на четвертый этаж. Тайлер вставляет ключ в замок на двери, ведущей в квартиру 4Б. Ключ поворачивается легко. Дверь отворяется со звуком застарелого страдания.

Тайлер с Лиз оказываются в тесной прихожей.

– Здесь гораздо лучше, – говорит Лиз.

– С этим трудно спорить.

Тайлер с громким топотом (в призрачной тишине его ботинки неестественно грохочут) шагает по коричневому деревянному полу в гостиную. Лиз идет за ним.

Гостиная пуста, даже больше чем пуста. Предыдущие жильцы не оставили следов своего пребывания, никаких, даже едва уловимых. По бушвикской квартире сразу было видно, что люди живут в ней давно, что многие поколения обитателей по мере сил приспосабливали ее под свой вкус. Эта же старилась в своем первоначальном виде, только стены, когда-то, судя по всему, белые, приобрели со временем оттенок теста для оладий да кое-где на них остались дырки от гвоздей. С досок пола местами стерлась темная краска, но за восемьдесят лет или больше явно никто не пытался зачистить их, покрасить или покрыть лаком.

Посреди гостиной по-королевски величественно возвышается диван, перевезенный сюда вчера Двумя Парнями с Фургоном.

– Узнаю, – говорит Лиз.

– Я сказал Баррету, что хочу умереть на этом диване. Напомни ему об этом, ладно?

Тайлер садится на диван. Он похож на пса, радостно вернувшегося на свое место в углу кухни, в корзинку, застеленную одеялом, которое уже невозможно отчистить от его шерсти.

– Придумали, каким цветом стены покрасить? – спрашивает Лиз.