Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы

Она надулась, как обиженный ребенок, но он отвернулся и вновь уставился на птицу, которая, убедившись, что ей больше ничего не угрожает, положила свою ношу и мелкими, точными ударами клюва пыталась разломить ее пополам. Филипп улыбнулся, расслабился и потянулся, вздохнув с облегчением.

— Ах! Как хорошо уехать подальше от Парижа!

Покосившись на жену, он увидел, что она все еще злится. До боли знакомая поза ясно говорила: займись мною, посмотри на меня, ведь я же пуп Земли! Нет, уже не пуп. Он устал. От всего устал: от работы, от партнеров, от брака. Мэтр Блёэ принес ему потрясающее дело, а Филипп слушал вполуха. Семья больше не радовала. Последние месяцы она казалась особенно пустой и какой-то бессмысленной. «Это я изменился, или, быть может, Ирис? Может, мне надоело довольствоваться крохами с ее стола? Между нами уже давно абсолютно ничего не происходит. А со стороны все как прежде. Мы проводим лето вместе, всей семьей. Останемся ли мы с ней до следующего лета? Или я все же решусь перевернуть страницу? Хотя мне не в чем ее упрекнуть. Многие мужчины могли бы мне позавидовать. Некоторые браки генерируют такую тихую, нежную скуку, что она действует как анестезия. Остаешься, потому что нет ни сил, ни духа, чтобы уйти. Несколько месяцев назад, сам не знаю почему, я проснулся. Может быть, благодаря моей встрече с Джоном Гудфеллоу? Или я встретил его, потому что проснулся?»

Птице удалось разбить свою добычу на две части, и она тут же улетела так быстро, что вскоре растаяла в небесной синеве. Филипп посмотрел на оставшийся кусочек хлеба: она вернется, она вернется, всегда ведь возвращаешься за своей добычей.

— Папа! Папа! Ты мне сегодня дашь поводить? — завопил Александр, заметив отца на террасе.

— Договорились, сын! Когда хочешь, тогда и поедем.

— И возьмем с собой Зоэ! Она не верит, что я умею водить…

— Попроси разрешения у Жози.

Александр вернулся на кухню и спросил Жозефину, которая с радостью согласилась. Расставшись с Максом, Зоэ стала прежней милой маленькой девочкой. Она вновь интересовалась детскими делами, не говорила о косметике и мальчиках. И с Александром вела себя по-прежнему; они разработали с ним новый секретный язык, который был секретом только для них. The dog is barking [38] Собака лает (англ.). обозначало «внимание, опасность». The dog is sleeping [39] Собака спит (англ.). — «все спокойно». The dog is running away [40] Собака убегает (англ.). — «пойдем погуляем». Родители делали вид, что не понимают, дети ходили с загадочными лицами.

Жозефина получила открытку от мадам Бартийе. Альберто нашел ей меблированную квартирку на улице Мартир, неподалеку от фирмы, где он работал. Она дала ей свой новый адрес. «Все отлично. Погода хорошая. Макс проводит лето в горах Центрального массива у отца, который живет там со своей подружкой и делает козий сыр. Ему очень нравится заниматься животными, отец хочет оставить его у себя, а меня это пока устраивает. С наилучшими пожеланиями, Кристина Бартийе».

— Какое сегодня число? — спросила Жозефина у вошедшей в кухню Бабетты.

— Одиннадцатое июля… Еще не пора лютовать-салютовать…

«Рановато еще лютовать-салютовать…» Через два дня годовщина смерти отца. Она никогда не забудет этот день.

— Что готовим на ужин? Есть идеи? — спросила Бабетта.

— Абсолютно никаких. Может, мне сходить на рынок?

— Нет. Сама схожу, я уже здесь все знаю… Просто подумала, может, вы захотите чего-то особенного.

Кармен в июле ушла в отпуск. Она сидела в Париже с больной матерью — раздражительной и властной старушкой, которая страдала эмфиземой, но с головой у нее все было в порядке. Она совершенно поработила дочь и не давала ей никакой жизни. Жозефине с Бабеттой было проще. Кармен она побаивалась. Ее манеры гувернантки из благородного дома как-то стесняли. В ее присутствии Жозефина чувствовала себя ребенком, который сутулится или ковыряет в носу.

— Спасибо, Бабетта… А как поживает ваша дочка?

— Мэрилин? Да нормально. Она дописывает диплом, будет секретарем-референтом. Голова у нее варит, не то что у меня.

— Вы гордитесь ею…

— И как у меня такая умная дочка получилась, не пойму. И человек хороший. Я вытянула счастливый билет, не иначе. Ведь никогда не известно заранее, что из них вырастет.

Она открыла холодильник, проинспектировала содержимое, выяснила, чего не хватает. Села за стол, чтобы составить список покупок, стала искать карандаш, порылась в лежащих на столе вещах, внезапно обнаружила, что карандаш у нее в волосах — держит пучок, вытащила его и залилась смехом.

— Ну, я тормоз, а! Все забываю. О, кстати, вспомнила: я нашла это в кармане штанов вашей дочки. Чуть было в стиралку не засунула!

Она достала мобильный телефон и положила его на стол.

— Называют мобильники, а они какие-то мочильники. Я уже не раз их в воду роняла, когда мыла ванну с сортиром.

— Вы что-то путаете, Бабетта, у моих дочерей нет телефонов.

— Не хочу с вами спорить, но он точно принадлежит Гортензии. Лежал в кармане ее джинсов.

Жозефина удивленно уставилась на телефон.

— Вот что, Бабетта, давайте-ка провернем такую штуку: ничего не говорите Гортензии, мне хочется знать, как она отреагирует.

Она взяла телефон и положила его в карман. Бабетта посмотрела на нее с понимающей улыбкой.

— Вы не знаете, откуда он взялся, да?

— Именно. И поскольку не хочу начинать разборки первой, подожду, пока она себя не выдаст.

13 июля, около полудня, Жозефина возвращалась домой после пробежки в лесу. Морской ветерок ерошил ей волосы, прядки лезли в нос, оранжевая футболка прилипла к спине, под мышками темнели круги. Пот застил глаза.

Устав от навязчивой мысли: «папа умер тридцать лет назад, тридцать лет назад умер папа» — она надела кроссовки и побежала в лес. Сорок пять минут! Сорок пять минут пробежала! Жозефина поглядела на часы и мысленно себя поздравила. На бегу лучше думалось. Чем шире становился шаг, тем шире она мыслила. Ночью прошел дождь. Запах мокрой земли будил ароматы папоротника и жимолости, хвои, грибов, опавших листьев, но все перекрывал разлитый в воздухе запах моря, она бежала и слизывала с лица соленые капли. Птица в ветвях кричала «тррей, тррей, тррей», а Жозефине казалось «быстрей, быстрей, быстрей», и она летела все быстрее. А другая птица кричала: «отвееть, отвееть, отвееть», и Жозефина начинала говорить с отцом. «Папа, папулечка, если ты здесь, подай знак… „ответь, ответь, ответь“, скоро ли позвонит, скоро ли ответит издатель? Что он там затевает? Он получил рукопись больше двух недель назад!» «Отвеееть, отвеееть!» — отвечала птица. «Хорошо бы он позвонил сегодня, это значит, что ты следишь за моей книгой!» Вчера позвонила мать и долго разговаривала с Ирис. «Мама считает, что у Шефа есть любовница, — шепнула Ирис Жозефине. — Ты представляешь Шефа в постели?» Она приложила палец ко рту, чтобы не говорить об этом перед детьми, и они обе ушли на кухню, пока все ложились спать. «Ей кажется, что он изменился, помолодел, стал следить за собой. Мажется кремами от морщин, красит волосы, у него пропал животик, и он не ночует дома! Мама выследила соперницу. Она порылась у него в письменном столе и нашла фотографию Шефа в обнимку с женщиной. Соблазнительная брюнетка со смелым декольте, длинные роскошные черные волосы. Молоденькая. С обратной стороны написано имя „Наташа“ и нарисовано сердечко. Судя по фотографии, они ужинали в „Лило“. Он вроде ради нее на все готов и влез в расходы за счет предприятия. Это в его-то возрасте! Ну представляешь!» «И что она собирается делать?» — спросила Жозефина, вспомнив сцену на вокзале.