Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха

Оба молчали, но чем ближе становилась кромка леса, тем все неотвратимее делался для Светланы простой, убийственный к Орлу вопрос. Спросить не решалась, а не спросить было нельзя. «Толь, а скажи…» — начала было Светка и осеклась, не смогла. «Есть у меня лопата, есть, не волнуйся, — мрачно отозвался вдруг Анатолий. — В багажнике». Светка молча кивнула, удивленная его проницательностью. «Мы оба думали одинаково, — решила она, — или он каким-то образом читает мои мысли». Мгновенно вспомнился Саша, считавший подобную метафизику и всякую мистику вообще абсолютной чепухой. «Сашенька, где ты?» — спросила себя Светлана и тотчас снова вернулась к происходящему.

По старой просеке, на заскрипевшем по траве брюхе заехала на «Жигуле» в лес, он был по-осеннему неподвижен и хмур, что справа, что слева тянулось серое мелколесье. «Здесь нормально?» — спросила Светлана. «Нормально», — ответил Орел.

Светка заглушила мотор, откинула дверцу.

С величайшей осторожностью с Ривсом на руках Анатолий выбрался из машины.

Место для могилы нашлось быстро: на поляне, у приметной зеленой елочки. Светка предложила, Толя согласно кивнул и отвернулся.

Лопата оказалась саперной лопаткой на короткой деревянной ручке. Опустив Ривса на землю, Анатолий взялся за дело. Копать приходилось трудно, на корточках, на четвереньках, он изнемогал, исходил потом, прерывался для продыха, но, глянув на пакет с Ривсом, снова брался за лопату. Ни разу не перебился на перекур; курила Светлана. Курила, смотрела на Орла, думала о великой преданности человека собаке, о смерти и бессмертии памяти, а также об Ольге, Саше, о себе и снова об Орле и Ривсе. Толя ее восхищал.

Яма была отрыта.

Орел опустился перед Ривсом на колени; вцепился в пакет и единым махом рассадил его надвое. Ривс спал на боку, в позе расслабленной, вполне себе мирной, и казался живым. Приложившись губами к любимой морде, Анатолий шептал собаке какие-то, только им двоим известные слова и, словно вслушиваясь в ответы, затихал надолго. Наконец разогнулся.

— Еще совсем теплый, — сказал, будто озвучил непреложный медицинский факт.

«Зачем он порвал пакет? — подумала Светлана. — В чем теперь хоронить?»

— Так сгорит скорее, — будто услышав ее, объяснил Орел. — Скорей земля его возьмет.

Стащив с себя длинный мохеровый шарф, выстелил им дно могилы и снова подошел к Ривсу.

Светлана хотела помочь — остановил ее жестом; сам поднял, сам перенес, сам навечно уложил друга на шарф.

Аккуратно подогнул собачьи лапы, длинным ухом накрыл приоткрытый напоследок жизни песий глаз.

Ломая спички, Светлана снова закурила.

Он погладил Ривса, сказал ему «спасибо» и сказал «прости», а потом сказал «спи» и, повернувшись к Светлане спиной, быстро взялся за лопату.

Когда все было кончено, тщательно, травой и палкой, очистил лопату от вязкой приставучей глины и молча пошел к «Жигулям». Остановившись у машины, еще раз, на долгую память, оглядел поляну и могилу Ривса у веселой зеленой елочки.

Сел за руль, дождался Светлану и, взвыв педалью газа, не разворачиваясь, двинул машину задом по просеке. Расшвыривая комья грязи, «Жигуль» вылетел на асфальт. Поехали в сторону Ленинского и долго молчали. «Ты сейчас куда?» — наконец спросил он. «Домой», — сказала она. «Нет, — сказал он, — не домой».

Светка повернулась в его сторону, увидела слезы у него на лице и ничего не сказала. Не знала, что говорить. Видела, ему плохо, ждала, когда станет легче. Ждала, когда сам объяснит, что значит его «не домой».

Он молчал долго. А потом заговорил быстро, короткими очередями.

— Я тебя прошу. Очень прошу. Помянем Ривса, по-другому просто нельзя. Заедем ко мне и — по рюмке. Да, Светлана?

«Да, — сразу сказала она себе. — Конечно, да». Другого ответа у нее не было. Хоронили Ривса, но все должно быть по-людски. Ольга, наверное, наготовила, ждет. Ольга знает, что она придет. Знает?

— Заедем, конечно, — ответила Светлана. — Оля знает, что я зайду?

— Ольги нет, — сказал Анатолий. — Ее нет. Мы с ней в разводе. Не спрашивай, потом расскажу Заедем? Закуска есть, выпивки — море.

Есть закуска и море выпивки. Первое и особенно второе было для нее, конечно, самым важным в жизни. Но то, что Ольги больше нет, — вот это была новость. Многое объяснялось. Его Ольга, красавица, которой он так гордился, его Ольга, с которой он со школы… И вдруг такой обрыв, Орел — один, Ольга сгинула. Чисто чеховская история. А сын, как же сын?

— А как же Петя? — спросила Светлана.

— Пока с ней… Я — один… И Ривс меня покинул. Так зайдешь?

В таком положении отказать старому приятелю в пустяковой, по сути, просьбе было бы очевидным с ее стороны свинством. С другой стороны, идти в дом к одинокому мужику, да еще и выпивать с ним с глазу на глаз было как-то неловко — в конце концов, можно по пути заскочить в какую-нибудь стекляшку, выпить, разбежаться, и все. «Я правильно рассуждаю?» — спросила она Сашу. «Абсолютно», — ответил Саша. «Саша, что мне делать? Идти или не идти?» — снова спросила она. «Не знаю. Соображай сама», — услышала она ответ и зависла в сомнениях. Соображать приходилось скоропостижно, сбивчиво, но ошибаться было нельзя.

— Зайду, — сказала она. — Немного времени у меня есть.

— Светка, — сказал он. — Ты настоящая.

Подъехали к его генеральскому дому, вошли в прохладный подъезд. Толя вызвал лифт и стоял перед ней взъерошенный, постаревший, с пятнами глины на брюках — такой не по-орлиному непрезентабельный, что Светке снова захотелось его пожалеть. Слов не нашлось, но желание промелькнуло, это она запомнила.

Квартира удивила Светлану не размером и обстановкой — этим удивить ее было трудно, но тем, что в ней абсолютно не ощущалось еще недавнее обитание женщины. Предостаточно — в разбросанных игрушках, измазанных обоях, изгрызанной румынской мебели — было детских и собачьих примет, но от Ольги не осталось и следа. Их не оказалось ни в чистеньком туалете, ни даже в обложенной серым чешским кафелем ванной, куда, чтобы сполоснуть руки, заглянула Светлана. Не она, конечно, не Ольга извела за собой следы, он это сделал, Толька, сообразила Светка, вытравил, извел, чтоб скорее ее забыть, но сможет ли? И за что? Почему?

Расположились на кухне. Анатолий предложил усесться за крытый пластиком польский стол, Светлана не возразила: было, по сути, без разницы, где по-быстрому помянуть и разойтись.

Пить, понятно, полагалось водку; Орел выставил из холодильника початую бутылку «Столичной», какую-то вареную колбасу, пару крутых, очень холостяцких яиц и в измятой бумаге сыр. «Российский», между делом определила Светлана, нарезая подсохшую белую горбушку. Нож был старенький, любимый, со сточенным, но острым лезвием, нож был семейный. «Ольгины руки тысячи раз держали этот нож, — пришло ей в голову, — почему он его не выкинул? Не заметил?»