Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха

Мехрибан.

Что это все-таки было утром? Любовь? Признак любви? Любовь, которая у людей начинается раньше романа?

«Нет, конечно, нет, — ответил он себе. — Наверное, не любовь. Элементарное давление гормонов. Примитивный выброс скопившейся энергии. Простая и пошлая функция нижней половины, которую, кстати, никто не в силах отменить. Ни залп „Авроры“, ни Сухоруков, ни Политбюро, ни лично героический Михаил Сергеич».

Но нет, нет, он не согласен! Если б все в нем было устроено так примитивно, он должен был бы желать всех женщин подряд только за то, что у них есть грудь, бедра и прочая сладость. Но ведь все не так, совсем не так! Почему только Мехрибан вызывает в нем восторг и горячку в сердце? Почему, встречаясь с персиянкой в коридоре клуба, он послушно оборачивается ей вслед и влипает глазами в ее тонкую загадочную фигурку? Почему, объясняя именно этой девушке трудную для перевода на персидский русскую фразу, он волнуется и краснеет, как тот, давней памяти школьник Саша Сташевский, что когда-то краснел и волновался перед рыжей Алкой Полохиной? Почему?

Сто разных «почему», на которые достаточно одного-единственного правильного ответа, единственного «потому», который ему известен.

Мехрибан.

На третий свой иранский день он случайно встретил ее в городе. Случайно? Теперь понимает, что нет, понимает, что встреча была предназначена промыслом. Без цели и особого смысла с одним лишь желанием лучше узнать Тегеран, вдохнуть его пыль, впустить в себя его древнюю мудрость он бродил по улочкам, разглядывал духаны, мечети, людей и радовался тому, что понимает смысл вывесок и обрывки доносившихся речей. Он заметил ее на знаменитой торговой улице Лалезар, улице Тюльпанов, о которой столько слышал в самолете от Султан-заде. «Если тебе что-нибудь надо, — объяснял завхоз, — пойдешь на Лалезар и купишь». Тофик оказался прав, в этом торговом раю можно было найти все, но более всего поражали тянувшиеся на добрый километр ювелирные ряды. Девушка, он узнал ее сразу, задержалась у золотой витрины. Хрупкую фигурку покрывала черная чадра, и свободными от мрака оставались лишь прекрасное лицо и юные глаза, подсвеченные золоченым отблеском витрины. Его изумило, что во взгляде, устремленном на драгоценности, не было алчности и желания иметь, но было лишь открытое и чистое юное любопытство. Он решил не подходить, не вспугивать редкую птицу, он отметил, что ее красота превосходила собою все злато Лалезара…

Мехрибан.

Улыбка, которая обещает.

Сталкиваясь в пространстве коридора с ее взглядом, готов был поклясться, что на него она смотрит не так, как на других; темные глаза зависали на нем с красноречивой задержкой, и в их сокровенной глубине он один различал тайный, горящий для него восточный огонь. Господи, и когда он успел ей понравиться, чем? Взгляд призывал, толкал его в грудь, протягивал словно незримые руки и кричал: «Ну что же ты? Чего медлишь, отважный русский мужчина, чего боишься?»

Или все это ему только кажется? Может, и так. Посоветоваться, поделиться, обсудить было не с кем. Разве что с чувачком Кузьминым?

Мехрибан.

Звук. Музыка. Песня. Смысл.

Смысл? Но как тогда быть со Светкой? Той самой, сероглазой, с легкой челкой, далекой и единственной, практически женой, которая, он уверен, его ждет, с которой он собирается жить и строит дом? Разлюбил он ее, что ли? Нет. Нет, нет и нет. Сто раз нет.

С глаз долой — из сердца вон, — это он знает про женщин. А что он знает про мужчин? Что знает про себя?

«Я мечтаю о том прекрасном, что далеко и возвышенно, — сказал он, — и это чистая правда. Но глаз мой западает на то, что близко и доступно, — сказал он, — и это тоже правда. Я мужчина, — сказал он, — и я таков. Крутой самец. Беспощадный соблазнитель. Полное дерьмо».

Мехрибан.

«В шелках полураспущенных и с чашею вина, хмельная и веселая ко мне взошла она…» «Господи, — подумал он, — не о ней ли писал великий Саади?»

Запечатал письмо Светлане, надписал на конверте адрес. Обычная диппочта отправлялась из посольства в Союз один раз в неделю. Сдать письмо нужно сегодня, но уйдет оно не раньше пятницы, через три дня. «Светка, дорогая, поверь, что каждое мое слово в нем — любовь», — подумал он и положил белый конверт на край стола, углом засунул под зеленую лампу, чтоб не уронить и не забыть.

Мехрибан.

«Интересно, на работе ли она сегодня? Увидеть бы хоть одним глазком. Пройти по коридору и заглянуть в комнату переводчиков. Или вызвать ее к себе? Увидеть издалека или вызвать сюда, в кабинет? Что лучше?»

Сегодня он еще не видел ее, но точно знал, что одета она по-европейски, во что-то манящее, откровенное, глаз от чего не оторвать; чадра оставалась для нее необходимой только для иранской жизни, что начиналась за порогом советского клуба. Там, на улицах, без мрачной чадры запрещено было женщине существовать, стражи иранской революции — оголтелые юнцы, смерчем носившиеся по Тегерану на мотоциклах, имели высочайшее право полоснуть ослушницу лезвием бритвы.

Мехрибан.

«Надо сделать над собой усилие. Весьма небольшое. Встать, выйти, пройти двадцать метров по холодным плиткам коридора, заглянуть в комнату переводчиков и вызвать ее в кабинет. Все просто. Очень. Ну давай же. Сделай это сам или прикажи кому-нибудь ее позвать. Сделаешь сам — лучше, но заметнее. Кого-нибудь попросить — безопаснее, но кого просить? Сару? Она, должно быть, надраивает сейчас коридор или моет туалет. Сара исполнительна, найти ее несложно. Решено, Сару».

Выдохнув, привстал в кресле…

Но тут, постучав, в больших роговых очках в дверь втиснулся Али. И с виноватой улыбкой доложил раису милую новость о том, что в пяти кварталах отсюда, возле базара и голубой мечети, напрочь умер, заглох «Москвич» с тиражом журнала «Ахбар», который Али не успел развезти по городу. Саша опомнился, Саша тряхнул головой и, выдав Али сумму на ремонт машины, незвучно поблагодарил экспедитора за то, что тот отвлек его от преступного и глупого намерения, которое едва не было осуществлено.

Али исчез, вкатилась Сара, но просьбы к ней он уже не высказал. «Пойду на угол, раис, куплю тебе фрукты, да?» — как обычно, спросила она, рассчитывая, как обычно, на его согласие. Согласие было получено, были мигом получены и деньги на фрукты. Саша, едва за ней закрылась дверь, сказал и ей спасибо за то, что привычным вопросом о фруктах Сара окончательно его отрезвила и еще дальше отодвинула от гибели.

Взглянув на письмо Светлане, он прижал к нему пятерню и всей ладонью ощутил исходящее от конверта тепло. «Родная моя, — сказал он Светлане, — люблю только тебя». Сказал так, почувствовал к самому себе уважение и даже в кресле уселся чуть по-другому: вальяжно, солидно, прочно. Взялся за казенные бумаги, но легкий, больше похожий на скребок, стук в дверь заставил его мгновенно напрячься.