Хуан Хосе Мильяс - В алфавитном порядке

Я не знал, какие выгоды сулит мне такое взаимодействие со временем, но по наитию чувствовал: оно будет естественней, чем все, что было известно раньше. И не становятся ли часы, которые мы носим на запястье, механической альтернативой – своего рода протезом – внутренним часам, утраченным в ходе эволюции, вроде того, как – если верить рассказам отца – мы потеряли зуб мудрости из-за неуклонного уменьшения челюстей?

Когда я добрался до воскресенья, там сияло солнце, меж тем в пятнице, где еще находились мои ноги, вдруг хлынул настоящий ливень.

Названия месяцев тоже ужались вдвое, уступая место годам, которые пролетали в мгновенье ока. Я проносился сквозь них, грохоча, как железнодорожный состав в туннеле, и замечал, что по мере движения вперед у меня удлиняются ноги, пробиваются и тут же густеют борода и усы. Это было забавно, до тех пор, пока к изменениям физическим не начали присоединяться умственные и душевные, так что я постепенно и неуклонно превращался в другого человека. И тогда, испугавшись, круто развернулся и помчался в противоположную сторону, обретая по пути прежние вид и натуру.

Мне казалось, что месяцы похожи на станции метро или электрички, куда люди прибывают с надеждой, что с ними там что-нибудь да произойдет, и откуда уезжают в разочаровании, ибо не произошло ничего. Я видел, как многие, так же как мой отец, радостно въезжали в январь в надежде выучить английский и достигали декабря с планами уж на будущий-то год взяться за это дело непременно. Жизнь в этом сокращенном мире длилась четыре дня, и от этого проще было осознавать, как трудно достичь намеченной цели и как грустно становится, когда ты все же добиваешься, чего хотел.

Чтобы отделаться от этих неприятных ощущений, я вышел из энциклопедии и тут, оглядывая гостиную с отчуждением человека, который вернулся из долгого путешествия, понял: то ли на меня давил час дедовых похорон, то ли необходимость проскочить всю карту реальности целиком, но я пронесся из конца в конец слишком стремительно и потому-то был так измучен. Я ведь не вполне еще поправился, и затраченные для путешествия усилия оказались чрезмерны и измотали вконец. Встал с кресла, чтобы один том энциклопедии поставить на полку, а другой – снять оттуда, и, проходя мимо зеркального шкафа, увидел свое отражение и долю секунду не узнавал себя, хоть и не сомневался, что это я. Глаза ввалились и были окружены лиловыми тенями. В ту пору я уже несколько раз пробовал бриться, но скорее из стремления подражать взрослым, чем по необходимости. Теперь я увидел, что пушок над верхней губой не только стал гуще, но и превратился в длинные тонкие волоски. Возможно, что они выросли за время моей болезни, подумал я сначала, но потом понял – нет, они появились, когда я проносился через ужатые годы, и почему-то не исчезли, когда повернул назад. Никуда не пропало и другое – вот, например, те ощущения быстротечности и краха, что охватывали меня при взгляде на месяцы, громоздящиеся друг на друга. И тень, сгустившаяся на верхней губе, обозначала, быть может, присутствие другой тени – той, которая нависла над всей моей жизнью и которую не рассеять никакими силами, сколько бы я ни брился. Эту цену я заплатил, чтобы узнать: действительность возникла оттого, что буква А взорвалась и, подобно тому как происходит это в расширяющемся космосе, этот большой взрыв стал порождать алименты, биде, клиники, динамометры – и так далее, до тех пор, пока не достигнет самых отдаленных от истока предметов и понятий вроде этажерок или ящериц .

Времени, чтобы добраться до кладбища, у меня было в обрез, но все же я не мог отказать себе в удовольствии пройти мимо каннибалов , о которых предупреждал меня отец. И потому взял соответствующий том и вернулся в кресло. Они появились следом за канителью и каннелюрами и не имели ничего общего с моими представлениями о них, потому что пожирали своих ближних не чтобы избавиться от рутины, а как раз повинуясь и следуя ей. Я думал увидеть здесь дикарское зловещее празднество, апофеоз зла, а натыкался на сцены мирно-патриархальные: ребенка ели так же непринужденно и порою так же скучливо, как мы отдаем должное цыпленку. Судя по всему, они не слишком отличаются и по вкусу, особенно если цыпленку давать корм, произведенный из муки животного происхождения. Кое-где на островах Антильского архипелага съедают своих врагов, желая заполучить их силу, а в других местах – стариков из своего же племени, причем этому не помеха, если они больны или даже умерли и погребены. Ошибкой с моей стороны было посещать этот раздел энциклопедии, потому что ужас проявлялся там с такой же естественностью, как в кошмарных снах, и ничем не истребимый вкус человечины надолго застревал в сознании. Кроме того, оказалось, что имеется и отсылка на помещенную в первом томе статью антропофагия , что значило то же самое. Любопытно, что следом за антропофагами сразу шли антропофобы, и объяснялось, что так называются люди, испытывающие страх перед другими людьми и ненависть к ним, и чувства эти, впрочем, возникают нередко, стоит лишь вспомнить, кого же судьба послала нам в соседи.

Выскользнуть оттуда на кладбище сразу не получилось, потому что в самой антропофагии , где я задержался на несколько секунд из солидарности, оказалась щель, в которую меня всосало, едва лишь я заглянул в нее, всосало и донесло до владений мизантропии , расположенных чуть ли не на другом краю энциклопедии, а тамошние обитатели, отличавшиеся нравом угрюмым и унылым, хоть и собрались в этом месте, чтобы сообща ненавидеть все человечество, не могли при этом не ненавидеть и друг друга.

Я почувствовал знакомую ломоту во всем теле и понял, что у меня опять поднимается температуру. Больше всего хотелось вернуться домой и лечь в постель, свернуться между простынями, даже если бы пришлось ради этого вообще не ходить на похороны, однако алфавитный порядок полон ловушек, в которых ты застреваешь намертво и при этом не можешь попасть куда надо. И рядом с мизантропией – в том же томе энциклопедии – располагалась мимикрия , и я вспомнил, как когда-то смутился отец, узнав это слово. Я решил тогда мельком, походя ознакомиться с этим понятием, но тут же понял: ничего не выйдет, потому что передо мной простерлась целая вселенная, на каждом шагу подвергавшая все пять чувств серьезным испытаниям. Сушеный плод оказывался, чуть тронешь его, мухой, а опавший древесный листок, внезапно обернувшись бабочкой, вспархивал из-под ног. Вся эта неразбериха становилась понятна, если вспомнить, что и бабочке, и мухе сильно достается от птиц, ведущих на них неустанную охоту, а потому, чтобы не исчезнуть с лица земли, им остается лишь смириться и примениться к своему потайному существованию. Весьма вероятно, они уже и сами не знают собственной, истинной сути, и это, надо полагать, один из способов защиты от всех (и от самих себя в том числе), ибо, когда твердо знаешь, кто ты такой, да еще пытаешься убедить в этом окружающих, тебе это может очень даже выйти боком.