Хуан Хосе Мильяс - В алфавитном порядке

– Да ведь я работаю в газете. Вот только что закончил.

– А кроме вас, некому ухаживать за ним?

Хулио вспомнил про свою сестру, но тут же понял, что нельзя упоминать о неродившемся младенце.

– Да, есть сестра, но она живет не здесь.

Отец спал – и довольно безмятежно: должно быть, он успокоился, однако обе руки его – и здоровая, и обездвиженная – были привязаны ремнями к боковинам кровати. С точки зрения Хулио это было жестоко, однако не вызывало сомнений, что такая логика никак не вяжется с логикой, действующей в том мутном мире, в котором ему тем не менее придется жить. Где, интересно знать, усвоил он себе это здравомыслие, что входит в противоречие с существующим порядком вещей? Или попросту сохранил память о том мироздании, где владел несравненно большим количеством слов, нежели в этом? Развязав отца и улегшись, Хулио еще долго читал устойчивые словосочетания, причем ему казалось, будто он бредет через подсобное помещение бойни, мимо свисающих с крюков цельных туш и отдельных органов тех животных, которые, может быть, видели некогда какой-то смысл в своем существовании. Погасить счет. Близко к тексту. Рубить сук не по себе. Тянуть одеяло на себя. Сидеть на двух стульях. Гнаться за двумя зайцами. Попасть как кур в ощип. Попасть в переплет. Попасть впросак.

Мать не подходила к телефону, так что Хулио пришлось нагрянуть к ней без звонка.

– Ну, как папа? – спросила она, покуда он умащивался в той зоне дивана, которая посещалась реже всего.

– Продолжает терять данные. Врач сказал – у него проблемы с жестким диском.

– А когда он забывает слово стол , к примеру, то забывает и назначение предмета?

– Пока нет, но это – следующий шаг.

Со своего места Хулио мог видеть всю гостиную – в ней не было ни единой книги, зато множество журналов мод. Новый муж, приличия ради посидевший с ними несколько минут, был по профессии парикмахером, а также торговым агентом некоей фирмы, производящей накладные ногти. Две специальности – обычные, заурядные. Но Хулио, когда его спрашивали, чем занимается отчим, отвечал неизменно: он владеет картинной галереей. Меж тем можно сказать, что именно благодаря бизнесу на ногтях он и познакомился с матерью, решившей как-то раз изменить их дизайн.

Мать явно избегала разговоров о болезнях. Эта тема ее огорчала. Сейчас она, хоть и сидела дома, была при полном параде и накладывала фарфоровые ногти. Может быть, она сделала подтяжку, потому что Хулио под макияжем не мог различить две морщинки, на которые обратил внимание в прошлый свой приход. Парикмахер просунул голову в дверь и сообщил, что уходит.

– Кланяйся от меня отцу. Пусть поправляется.

– Спасибо.

Родители расстались в том же году, когда в жизни Хулио произошли все эти воображаемые события, и он оставался с отцом, пока не поступил на работу в газету и не обрел независимость. И в его присутствии мать всегда нервничала, словно чувствовала себя перед ним в долгу, а расплатиться не могла. Хулио это казалось необъяснимым.

– Так или иначе, доктор уверяет, что потеря памяти – функциональное следствие инсульта и утраченное может восстановиться, когда будет устранена причина.

– А тромб продолжает гулять? – спросила она боязливо, помахивая в воздухе рукой с отставленным в сторону средним пальцем.

– Об этом я не спросил.

– Можешь мне не верить, – сказала она без малейшей связи с тем, что говорила раньше, – но я очень часто вспоминаю тебя в детстве.

– Почему же я должен тебе не верить?

– Не знаю… Потому, наверно, что я не подхожу к телефону. А что ты вспоминаешь обо мне?

– Только то, чего не было. Вот, например, как мы однажды пошли на рынок и ты с тревогой спрашивала меня, всегда ли можно отличить существительные от прилагательных, потому что мясники так и норовят подсунуть одно вместо другого. Прилагательные тогда были абсолютно завалящий товар.

– Ты пересказываешь мне свой сон или что это?

– Это воспоминание о том, чего не было. Мы купили тогда, кажется, полдесятка существительных, в том числе – стакан и поцелуй и целую фразу, благо они стоили недорого.

Мать улыбнулась и, оставив ногти в покое, нервно закурила.

– Какую фразу?

– Страх сидит во мне .

– Что за чушь.

– Ну да. Потому и отдавали задешево, что чушь. Где же ему еще быть, как не в теле? Хотя, впрочем, выражение, наверно, возникло в те далекие времена, когда можно было держать его еще где-нибудь – под кроватью, скажем, или в ящике ночного столика. Продавали чуть не даром, но очень трудно было разобрать фразу, чтобы не сломать слова. Нам еще хотели всучить В рот, закрытый глухо, не влетит муха , но ты сказала, что тебя тошнит от нее.

– Не переношу мух.

– Значит, ты веришь, что я вспоминаю то, чего никогда не было?

– Ах, сынок, я и сама не знаю.

В самом воздухе будто чувствовалось нечто угрожающее и извращенное, и Хулио не мог определить, в чем дело, покуда не понял – мать носит парик. Это он сам так сказал себе – «парик» – и даже немного оробел перед этим натюрмортом, так пафосно водруженным на материнскую голову.

– Точно так же, как папа забывает вещи реальные, я начинаю вспоминать воображаемые. Не знаю, насколько удачно такое сочетание. Иногда я думаю, что если смотреть на общество как на единый живой организм, то и оно может страдать от закупорки сосудов или от болезни Альцгеймера и сохранить подвижность только одной половины тела. А если так, мы потеряли бы память и те сведения, без которых невозможно объяснить, что с нами происходит.

– А что же с нами происходит?

– Сам не знаю. Вот тут на днях, к примеру, ко мне пришла девушка, проводившая социологический опрос, и я сказал ей, что у меня есть жена и ребенок. Само как-то сказалось, и в глубине души я не верю, что это была ложь. Во мне бродит смутная память о жене и о сыне тринадцати лет – на самом деле ему уже почти четырнадцать: исполнится в этом месяце. Как будто речь идет о какой-то утраченной информации, которая иногда, быть может, от прилива крови вдруг всплывает, возвращается. Как знать, а вдруг я про них забыл, а они где-то существуют и ждут, когда ко мне вернется память. Между тем проходят лучшие годы нашей жизни.

Мать поглядела на него с жалостью, но и не без настороженности, и Хулио понял, что лучше будет замолчать и удариться в бегство.

Утром, чуть раньше, чем обычно звонил будильник, Хулио проснулся от какого-то шума в коридоре.

– Кто там? – крикнул он, спрыгнув с кровати в чем мать родила.

Осторожно высунул голову из спальни и повторил вопрос.

– Кто там? – спросила Лаура, выскакивая из ванной с мокрой головой.

Она была одета в точности так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, но одежда осталась в полнейшей неприкосновенности, как будто все это время под нею был манекен, а не человеческое тело с его от природы назначенной повинностью потовыделения.