Гейл Форман - Всего один день

Сегодня в Парк Вондела будут ставить «Как вам это понравится». И я уверена, хотя не могу объяснить, почему, но я готова поставить всю свою жизнь на спор, что он там будет.

Итак, год спустя я вижу его снова, как и в первый раз: в парке, в душных сумерках, он читает Шекспира.

Но сегодня, по прошествии этого года, все иначе. Это уже не «Партизан Уилл». А настоящая постановка — со сценой, рядами стульев, светом, толпой. Зрителей собралось много. Так много, что, когда мы пришли, вынуждены были устроиться возле невысокой стены на краю маленького амфитеатра.

И теперь он уже не в роли второго плана. Теперь он звезда. Орландо — я так и знала. Он первым выходит на сцену, и с этого момента становится ее настоящим хозяином. Все взгляды прикованы к нему. Не только мой. Все. Как только он начинает свой первый монолог, толпа стихает, и эта тишина стоит до самого конца пьесы. Небо становится все темнее, в свете прожекторов вьются комары и мошки, и амстердамский парк превращается в Арденнский лес, то волшебное место, где можно найти того, кого потерял.

Я смотрю на него, и мне кажется, что никого кроме нас тут нет. Есть только Уиллем и я. А все остальное исчезает: исчезает звон велосипедов и трамваев. Исчезают комары, кружащие у пруда с фонтаном. Исчезает шумная толпа ребят, которые расположились рядом с нами. Исчезают все остальные актеры. Исчезает весь последний год. Исчезают все мои сомнения. Меня всецело заполняет ощущение, что я на правильном пути. Я его нашла. Тут. В роли Орландо. Все вело меня сюда.

Его Орландо не похож на Орландо на наших уроках, не похож на то, как его играл актер в Бостонском театре. Он притягателен и уязвим, его страсть к Розалинде так ощутима, что ее чувствуешь просто физически, облако феромонов, исходящих от него, летит через снопы света прожекторов и липнет на мою влажную и ждущую этого кожу. Я же излучаю страсть, желание и да, ее, любовь, она тоже летит к сцене, и я воображаю себе, что он видит эти чувства бегущей строкой, как строки из Шекспира.

Он, конечно же, не может знать, что я тут. Наверняка это звучит безумно, но мне кажется, что он все же понимает. Чувствует меня в своих словах, точно так же, как я чувствовала его присутствие, когда впервые произнесла их вслух на уроке профессора Гленни.

Я многие реплики Розалинды, да и Орландо тоже, запомнила наизусть, и шевелю губами вместе с актерами. И у меня складывается ощущение, что это интимный разговор между мной и Уиллемом.

О, как охотно приложила бы я свои слабые силы к вашим!

Желаю вам удачи и молю небо, чтобы наши опасения не оправдались.

Любите меня, Розалинда.

И ты согласна взять меня в мужья?

Разве вы не хороши?

Надеюсь, хорош.

Скажите: получив Розалинду, как долго вы захотите ею владеть?

Всю вечность и один день.

Всю вечность и один день.

Одной рукой я держу за руку Рен, другой — Вольганга. Мы втроем образуем цепь. Так мы и стоим, взявшись за руки, до самого конца пьесы. До счастливого конца для всех: Розалинда выходит за Орландо, Селия — за Оливера, который мирится с Орландо, Феба — за Сильвия; злого герцога изгоняют, а тот, чье место он занял, возвращается домой.

Розалинда читает финальный монолог, пьеса кончается, зрители просто с ума сходят, они неистовствуют, хлопают, свистят. Я поворачиваюсь к Рен, обнимаю ее, а потом и Вольфганга, прижимаясь щекой к его хлопчатобумажной рубашке и вдыхая запах табачного дыма, смешанного с нектаром цветов и грязью. А потом кто-то обнимает и меня — из тех шумных парней, что стояли рядом с нами.

— Это мой лучший друг! — кричит один из них. У него озорные синие глаза, и он на голову ниже остальных, так что больше похож на хоббита, чем на голландца.

— Кто? — интересуется Рен. Теперь эти шумные голландцы, которые, похоже, пьяны, по очереди обнимают ее.

— Орландо! — отвечает хоббит.

— О, — восклицает Рен, ее бледные глаза распахиваются так широко, что начинают сверкать, как жемчужины. — О, — повторяет она для меня.

— А ты, случаем, не Роберт-Ян? — спрашиваю я.

На лице хоббита мелькает удивленное выражение. А потом он ухмыляется.

— Для друзей я Брудье.

— Брудье, — хохочет Вольфганг. И поворачивается ко мне: — Так мы сэндвичи называем.

— Брудье их очень любит, — объясняет один из его друзей, похлопывая его по животу.

Брудье/Роберт-Ян отталкивает его руку.

— Приходите сегодня на нашу вечеринку. Это будет всем вечерникам вечеринка! Он был великолепен, да?

Мы с Рен киваем. Брудье/Роберт-Ян продолжает болтать, насколько крут Уиллем, а потом его друг говорит что-то по-голландски, кажется, про Уиллема.

— Что он сказал? — шепотом спрашиваю я Вольфганга.

— Что не видел его, Орландо, наверное, таким счастливым с тех пор, как… тут я не расслышал, что-то про отца.

Вольфганг достает из кожаного кисета пачку табака и начинает скручивать сигарету. Не глядя на меня, он громко говорит:

— Кажется, актеры выходят вон там, — он показывает на металлическую дверь в дальней части сцены.

Вольфганг закуривает. Глаза у него сверкают. Он снова указывает на дверь.

Мне кажется, что тело мое перестало быть твердым веществом, а рассыпалось на мельчайшие частицы. И превратилось в чистое электричество. И оно несет меня через весь театр, к боковой части сцены. Актеров ждет целая толпа поклонников. С цветами, шампанским. Когда выходит актриса, которая играла Селию, люди принимаются кричать и кидаются ее обнимать. Потом выходит Жак, за ним — Розалинда, ей дарят целую груду цветов. Сердце у меня колотится неистово. Неужели, подобравшись так близко, я снова его упущу?

Но потом я его слышу. Он, как и всегда, над чем-то смеется. И вот я вижу его волосы — они теперь короче, глаза — такие темные и яркие одновременно, лицо — небольшой шрам на щеке, который делает его еще красивее.

У меня дыхание перехватывает в груди. Я думала, что приукрасила его в своих воспоминаниях. Но скорее верно обратное. Я забыла, насколько он на самом деле прекрасен. Какой он — Уиллем.

Уиллем. Я готова выкрикнуть его имя.

— Уиллем! — громко и четко звучит оно.

Но это не мой голос.

Я даже касаюсь пальцами горла, чтобы убедиться.

— Уиллем!

Снова чужой голос. Потом я вижу какое-то движение. Из толпы выбегает девушка. Цветы, которые она держала в руках, падают на землю, и она бросается в его объятия. Он сжимает ее. Потом поднимает с земли, крепко обнимая. Его пальцы заплетаются в ее каштановых волосах, она шепчет что-то ему на ухо, а он смеется. Они кружатся, переплетаясь в своем счастье. В любви.

Я стою как вкопанная, глядя на это публичное проявление интимных чувств. Наконец кто-то подходит к Уиллему и похлопывает его по плечу, девушка соскальзывает на землю. Она поднимает цветы — это подсолнухи, и я бы выбрала для него именно их — и стряхивает с них пыль. Уиллем изящно обнимает ее за талию и целует руку. Она тоже обхватывает его за талию. И я понимаю, что не ошиблась, от него во время представления действительно исходили любовные флюиды. Но не угадала, кому они предназначены.