Гейл Форман - Всего один день

Они удаляются, проходя настолько близко ко мне, что меня обдувает ветерок. Мы оказались совсем рядом, но он смотрит на нее и совершенно не видит меня. Держась за руки, они идут к бельведеру, подальше от суеты. А я все стою на месте.

Вдруг кто-то легонько похлопывает меня по плечу. Вольфганг. Он смотрит на меня, склонив голову.

— Все закончилось? — спрашивает он.

Я снова смотрю на Уиллема с его девушкой. Может, это та француженка. Или какая-то новая. Они сидят лицом друг к другу, соприкасаясь коленками, держась за руки. И как будто бы всего остального мира нет. Именно так я чувствовала себя с ним в прошлом году. Может быть, если бы нас со стороны увидел кто-то чужой, подумал бы то же самое. Но теперь чужая я. Даже отсюда я вижу, сколько она для него значит. И что он ее любит.

Я жду, когда опустошение стиснет меня в кулак, когда рухнут надежды, которые я лелеяла целый год, когда рев тоски оглушит меня. И я действительно это чувствую. Мне больно терять Уиллема. Или тот образ Уиллема, который у меня был. Но помимо боли я чувствую и кое-что еще. Поначалу тихое, и приходится напрягаться, чтобы разобрать. Но потом я слышу, как с едва слышным щелчком закрывается дверь. И тут происходит нечто крайне необыкновенное: вечер тих, но я ощущаю порыв ветра, словно сразу же открылась тысяча других дверей.

Я бросаю на них последний взгляд. А потом поворачиваюсь к Вольфгангу.

— Закончилось, — говорю я.

Хотя подозреваю, что все наоборот. Что на самом деле у меня все только начинается.

Когда я просыпаюсь, яркое солнце бьет в глаза. Сощурившись, я смотрю на часы. Почти полдень. Через четыре часа я улетаю. А Рен решила остаться еще на несколько дней. Она узнала, что тут есть целая куча странных музеев, в которые ей захотелось сходить, в одном представлены средневековые орудия пыток, в другом — сумочки, а Уинстон еще и пообещал познакомить ее с человеком, который научит ее чинить обувь, так что, может, она еще на неделю тут зависнет. Но у меня осталось три дня, и я решила все же слетать в Хорватию.

Попаду я туда только сегодня вечером, а улетать в понедельник рано утром, чтобы успеть на самолет домой. Так что у меня там будет всего один день. Но я-то знаю, что может произойти за день. Абсолютно что угодно.

Рен считает, что я поступаю неправильно. Она не видела Уиллема с той девушкой, и все убеждает меня, что она может быть ему кем угодно — например, сестрой. Я не говорю ей, что Уиллем, как и я, как и сама Рен теперь, единственный ребенок. Вчера она весь вечер уговаривала меня пойти на ту вечеринку.

— Я знаю, где это. Роберт-Ян мне рассказал. На… нет, название улицы вспомнить не могу, но он говорил, что по-голландски это означает «ремень». Сто восемьдесят девять.

Я подняла руку.

— Хватит! Я не хочу туда идти.

— Но ты только представь, — убеждала меня она. — Скажем, вы с Уиллемом еще не знакомы, Брудье пригласил нас на вечеринку, мы пошли, вы бы встретились впервые и влюбились друг в друга? Может, так и будет.

Хорошая теория. И я не могу не задаваться вопросом, произошло ли бы это на самом деле. Влюбились ли бы мы друг в друга, если бы встретились сегодня? Или начнем с другого — влюбилась ли я в него вообще? Или это было просто слепое увлечение, подпитываемое таинственностью событий?

Но у меня возникает и еще один вопрос. Может быть, все эти безумные поиски на самом деле вовсе не для того, чтобы найти Уиллема. А кого-то другого.

Я одеваюсь, и тут входит Рен с бумажным пакетом в руках.

— Привет, соня. Я тебе завтрак приготовила. Точнее, Уинстон. Сказал, что это традиционное голландское блюдо.

Я беру у нее пакет.

— Спасибо, — я замечаю у нее на лице безумную улыбку. — Значит Уинстон, да?

Она краснеет.

— У него рабочий день закончился, так что когда ты уедешь, он отвезет меня на велике к тому своему другу, который научит меня чинить ботинки. — Мне кажется, у нее от этой улыбки сейчас лицо расколется. — Еще он настаивает, чтобы завтра я пошла с ним на футбол, «Аякс» играет, — Рен задумывается. — Этого у меня в списке не было, но кто знает.

— Это точно. Ладно, я скоро пойду. Чтобы и ты успела, гм, ботинки залатать.

— Но твой самолет же еще совсем нескоро.

— Ничего страшного. Я хочу без спешки, к тому же я слышала, что аэропорт просто классный.

Я укладываю в рюкзак остальные вещи, и мы с Рен спускаемся. Уинстон объясняет мне, как добраться до вокзала.

— Тебя точно не надо проводить на вокзал или в аэропорт? — спрашивает Рен.

Я качаю головой. Я хочу посмотреть, как она уедет на розовом велосипеде — как будто мы с ней завтра снова увидимся. Она крепко меня обнимает и три раза целует — как голландка.

— Tot ziens [91], — говорит она. — На голландском это значит «до встречи», мы же не навсегда прощаемся. — Я стараюсь проглотить вставший в горле комок. Уинстон садится на большой черный велик, а Рен — на маленький розовый, и они уезжают.

Я надеваю рюкзак и иду к вокзалу, тут недалеко. Поезда до Схипхола, аропорта, ходят примерно раз в пятнадцать минут, я покупаю билет и стаканчик чая и сажусь под шелестящее табло позавтракать. Увидев, что в пакете, я невольно смеюсь. Уинстон сделал мне хахелслах. Мы о нем столько говорили, но я этой вкуснятины так и не попробовала.

Я кусаю. Хахелслах хрустит, теплый хлеб с маслом тают на языке. И во рту у меня остается его вкус.

И я сразу же окончательно понимаю, в каком смысле время жидкое: передо мной вдруг протекает весь прошедший год, то сжимаясь, то расширяясь, и получается, что я одновременно нахожусь и в Амстердаме, ем хахелслах, и в то же время я в Париже, и его рука лежит у меня на бедре, и в то же время я в том первом поезде, который везет меня в Лондон, и я смотрю, как мелькают за окном сельские пейзажи, и в то же время я стою в очереди и жду «Гамлета». Я вижу Уиллема. У бассейна канала, когда он поймал мой взгляд. В поезде — джинсы еще без пятна, я сама еще без пятна. На поезде до Парижа, тысячи тонов его смеха.

Табло шелестит, я поднимаю на него взгляд и при этом представляю себе другое время. Такой вариант развития событий, в котором Уиллем останавливается, пока выигрывает. В котором он не делает комментариев по поводу моего завтрака. В котором по прибытии в Лондон он просто прощается, а не зовет меня в Париж. Или такой, где он вообще не разговаривает со мной в Стратфорде-на-Эйвоне.

И в этот момент до меня доходит, что на мне все же осталось пятно. Влюблена ли я в него до сих пор, был ли он влюблен в меня вообще, в кого бы он ни был влюблен сейчас — Уиллем изменил мою жизнь. Он научил меня, что можно потеряться, а я сама научилась, как найтись.

Может быть, «случайности» все-таки неверное слово. Правильно будет назвать это чудом.