Этери Чаландзия - Уроборос

— А ну-ка, пошли, — тихо шепнул Егор Нине и они, неловко улыбаясь, отступили.

Потом, хлебая плохой кофе на какой-то заправке, Нина не могла отделаться от воспоминаний о прозрачных глазах в зале для завтраков. Архангел Гавриил был гидом той группы туристов, и отправлялись они не на экскурсию по чешским пивоварням, а прямиком на такие же легкие и безвоздушные, как их волосы, облака.

Сейчас, в бреду и мороке, Нина поздоровалась с каждым из них. Последний склонился над ней, она ощутила слабый запах вина и ванили, и поцеловал ее в лоб. И она полетела между облаков, оставляя в белом тумане сквозные проходы-тоннели…

Когда температура перевалила за тридцать девять, видения закончились.

Они сидели с Альбертом в кулисах. Отсюда между декорациями просматривалась часть зрительного зала. Зал был переполнен. Они не видели происходящего на сцене. Только слышали то голоса, то топот, то музыку и взрывы хохота публики. Давали комедию.

— Твоя-то хоть не беременна? — Альберт сидел, подперев голову руками. Вид у него был потерянный.

Егор отрицательно помотал головой.

— Я не понимаю, как это случилось…

— Ну, как? — Егор усмехнулся, но другу сейчас явно было не до шуток.

— И не понимаю, чего хочу, — Альберт говорил тихо, но быстро, словно боялся, что Егор его перебьет. — Уйти или остаться. Одна или другая. Лево, право. Я просто не знаю, с ума схожу. А теперь получается, что у меня и выбора-то нет.

Егор потер ладони.

— Ну почему, нет? Дай денег, пусть идет, куда надо.

— Да не хочет она, говорю тебе!

— Хорошо, пусть рожает, там видно будет.

— Ничего там видно не будет. Я каждый день боюсь, что она в окно или дверь войдет. С этим своим… пузом.

— Ну, не знаю, разведись с Лилей.

— Ты чего? Разводиться с женой, потому что любовница не хочет делать аборт? Ты сам-то слышишь, что говоришь? Одна живет со мной, потому что хочет. Другая забеременела по той же причине. А я? Я-то где? Чего я хочу? Мало того, что я и сам не знаю, так меня еще и никто не спросил.

— Ой, ну какая безвыходная ситуация получается!

Они вздрогнули и переглянулись. Противный высокий голос со сцены, казалось, исполнял роль древнегреческого хора в их диалоге.

— А ты любишь ее? — подождав, пока затихнут хохот и аплодисменты из зала, спросил Егор.

Альберт уставился на него с неприкрытым удивлением.

— Кого? Лену? Лилю?

— Ну кого-нибудь из них ты любишь?

Альберт задумался. Замолчал и Егор.

— Ну что вы, мой прекрасный чудесный человек! Какие к вам могут быть претензии? Какие вопросы? Ни од-но-го! Вы правы, правы безусловно. Все, кто чего-то хочет от вас, жалкие жадные твари. Бдите окружение. Приближайте только тех, от кого радость и свежесть. Кто готов отдавать. Жертвовать. Делать вас счастливым. Остальные — паразиты. Гоните их прочь. Гоните! Жизнь так коротка. Побеждает тот, кто умеет красиво устроиться. Будьте бдительны. Не трогайте совесть — нездоровое место. Муравейник. Растравишь, покоя не будет. Я знаю, уж поверьте мне на слово!

Оркестр сорвался в бравурную музычку. Зашумели аплодисменты, упал занавес, начался антракт.

— Егор, веришь? Честно, уже и не знаю. Я просто хочу, чтобы все было тихо и мне никто вилку в глаз не воткнул.

Он помолчал и вдруг мечтательно произнес.

— Ну а что, с другой стороны, ребенок… А вдруг девочка?

Тут уже Егор уставился на него с изумлением. Он только собрался ответить, как вдруг к ним за кулисы вбежал механик сцены.

— Альберт, пошли. Не понимаю, там шестерни клинит, но декорация ни при чем. Рычаг не проворачивается, я задник не могу поднять.

Альберт кивнул ему и протянул Егору руку, прощаясь. Ничего их разговор не решил, ничем они не могли помочь друг другу. Оба дрейфовали в море неопределенности и океане сомнений.

— Пока. Созвонимся.

Нина проболела неделю. Приезжала мама, подруга, вызывали неотложку, что-то кололи, еще раз была мама. Подруга оставалась на ночь. Градусники мелькали как ртутный дождь. Постепенно бредовое марево стало отступать, температура снизилась, вокруг глаз залегли темные круги. Подобно упрямому шурупу, Нина медленно вкручивалась обратно в жизнь. Прошло несколько дней, и она начала передвигаться по квартире, захотела поесть, почитать, выйти на улицу. К выходным почувствовала, что скоро выздоровеет.

В воскресный день Егор бродил по квартире в отвратительном настроении. Что-то мучило его, но он не мог разобрать, что именно. Потом вдруг понял. Грязь. Наслаждаясь жизнью, он изрядно заплевал все вокруг себя. Прошло совсем немного времени, а квартира стала липкой, пыльной и неухоженной. После их последней встречи от Нины не было никаких сигналов. Что она замышляла, он не знал, впрочем, было тихо, и его это вполне устраивало. Но внезапно проснулась обида. Как будто он вдруг стал не нужен. Его судьба больше не интересовала, дом зарастал грязью, и в этом было что-то гадкое.

Егор знал, кто во всем виноват. На поиски новой лампочки взамен перегоревшей в туалете ушло полдня. Безрезультатно. Он так и не нашел, где тут у Нины склад. Психанул и купил в соседнем магазине новую. Но злость уже побежала по венам. Ей надо было быть в печалях, переживать и угрызаться сомнениями, искать встречи, навязываться, перед глазами крутиться, а она свалила, оставила мужчину одного. Она же знала, что в быту он беспомощен. Она сама годами отвоевывала у него этот мир, а теперь отступила, как предательская волна. И он остался, мальчик-короткие-штанишки, один в заколдованном враждебном лесу. Он же ничего не знал. Понятия не имел, как работает стиральная машина, в какой кастрюле варить сосиски, где хранится туалетная бумага. Мало ему было своих забот, так теперь еще и все это осваивать!

Была у Егора мысль, что он зарвался. Что невозможно и рыбку съесть, и косточкой не подавиться. Он слишком многого хотел от Нины, но его внутренний гамбургский суд был закрыт на обед, и некому было предъявлять повестки совести. А злость, как нефть, имела свойство растекаться. Она и растекалась, а он не мешал.

Нет, ну как устроилась! Жила, как хотела, уехала, куда захотела, и даже на связь не выходит! И ведь могла, сука, позвонить, спросить, как он там, жив, здоров, имеет, что поесть, во что переодеться?! Нет, с глаз долой — из сердца вон! Гиена.

Он попытался было навести кое-какой порядок в доме, но у него ничего не вышло. С таким же успехом он мог пытаться вышивать или сортировать бисер. Все эти домашние предметы не прирастали к нему. Он мог убрать в своей машине, разобрать стол, отнести тарелку в раковину. Возможно, мог и еще что-то, но как только он брался за ее тряпки, у него сводило руки. Протест Y-хромосомы. Да пошла ты лесом, мелочная колдунья. Его дело было работать и зарабатывать, с бабой спать, а не гонять по дому пыль и натирать песком эти гребаные вилки.