Федерико Андахази - Книга запретных наслаждений

Несмотря на то что Ульва никогда не рожала, у нее были десятки дочерей. Все женщины, стоявшие вокруг гроба, почитали ее своей матерью. И это было не просто ощущение и не риторическая фигура: Ульва вела себя с ними как настоящая мать. Кроме смены пеленок, качания колыбели и песен на ночь, многих из них она кормила грудью. И не только в детстве. Все помнят, как однажды нежданно-негаданно на город свалилась беда. С самого своего основания Майнц разжигал алчность всевозможных захватчиков. В конце четвертого века город был разграблен алеманами, свевами и аланами. В пятом веке его разрушили силинги. Город отстроился заново, но через несколько лет был занят гуннами. Когда нашествия, казалось, отошли в далекое прошлое, в середине пятнадцатого века город пережил одну из самых страшных осад: то была «черная смерть». Чума быстро распространилась по городу; у жителей, осажденных с одной стороны рекой, с другой — каменными стенами, просто не оставалось выхода. Больные с усыпанной бубонами кожей, плененные бредом, безумием и жаром, выставив гениталии на всеобщее обозрение — поскольку даже прикосновение одежды делалось нестерпимым, — эти страшные войска бродили по улицам, словно посланцы ада. Порою мужчины и женщины, не в силах бороться с внутренним огнем, бросались с моста в Рейн — им казалось легче умереть в холодных стремительных водах, чем носить в себе эту вечную боль. Церковники объясняли причины трагедии гневом Господним, врачи — небывалой жарой минувшего лета, гнилостными испарениями, исходящими от застоявшейся воды; колдуньи и астрологи смотрели в небо и указывали, что Марс, Юпитер и Сатурн стоят на одной линии. За отсутствием общего критерия все обращали взоры на городскую синагогу, и вот наконец-то горожане нашли ответ на свой вопрос: виноваты, как обычно, евреи. Никто не взялся бы точно объяснить, в чем состоит их вина, однако определенно именно они пробудили гнев Господень, из-за которого планеты выстроились в одну линию, что привело к запруживанию вод, заполнившихся гнилостными организмами. Так же как было и во время чумы 1283 года, иудеев обвинили и осудили. В тринадцатом веке власти предержащие отправили на костер и сожгли живьем больше шести тысяч евреев. На сей же раз даже не потребовалось вмешательства властей: разъяренная толпа наводнила еврейские дома, церкви и лавки; евреев вытаскивали за бороды и забивали до смерти. Тела собрали на площади в большую кучу и подожгли, словно мешки с сеном, чтобы искоренить причину напасти.

Весь город впал в умопомешательство, а население между тем стремительно убывало из-за чумы, мародерства солдат и бесчинств самих горожан — больных, разъяренных и голодных. Обитательницы Монастыря Священной корзины, следуя старинным предписаниям на случай опасности, всегда хранили в тайном подвале немалый запас провианта. Ульва накрепко заперла двери и окна и никому не позволяла входить или покидать здание. Затем она по-матерински справедливо поделила припасы и таким образом не пустила в Монастырь эпидемию и голод, а смерть тем временем хозяйничала по всему Майнцу. Проходили дни, недели и месяцы, а чума все не отступала. И вот однажды в Монастыре иссякли запасы пищи и воды. И тогда Ульва обнажила одну из колоссальных своих грудей, поднесла ко рту и принялась сжимать. Остальные женщины решили, что «черная смерть» поразила и рассудок их матери. Но неожиданно для всех на ее губы брызнула белая густая струйка, а потом теплое молоко фонтаном забило из соска. И женщины одна за другой — сначала маленькие, потом старые, все пили из этого чудесного источника. Ульва питала дочерей, внучек и сестер молоком из своих белых, гигантских, прекрасных грудей на протяжении нескольких месяцев. Черная чума не смогла забрать ни одну из обитательниц Монастыря Священной корзины.

Ульва не только сохранила все прелести молодой красавицы — многие считали, что прожитые годы сделали ее еще более желанной. Эта женщина всегда могла позволить себе роскошь выбирать клиентов, а в старости она сделалась еще более придирчивой, чем на заре своей юности. Величественные, неохватные груди матери всех проституток были все так же высоки и упруги. Талия ее оставалась стройной, а мягкий животик, похожий на бархатную подушку, так и манил к себе. Ее обширные бедра, крепкие, розовые — можно было бы добавить «свиные», если бы на этих животных не лежало несправедливое библейское проклятье, — для многих мужчин являлись главным предметом вожделения. Как и всякая хорошая мать, Ульва наставляла дочерей, передавала им весь накопленный опыт, чтобы избавить от ненужных огорчений. Закаленная в тигле своего ремесла, мать проституток обучала посвященных всем секретам и тонкостям высокого искусства наслаждения — в особенности в комнате, посвященной мужскому божеству. Мужская статуя, в честь которой был назван этот зал, не повторяла настенных изображений Приапа в Помпее и статуй, украшавших римские сады: член его не обвис покорно под собственной тяжестью и головка не была покрыта тряпицей наподобие фригийского колпака — то был Приап-Меркурий с возбужденным фаллосом, смотрящим вверх, с гордой непокрытой головкой, поднятой к небесам, как будто желал отвоевать себе место в пантеоне богов, в котором ему всегда было отказано.

Мраморная статуя была не простым украшением или оберегом, призванным защитить от беды, принести плодородие и уж тем паче — обеспечить мужскую силу, как думали многие. Ничего подобного. Внушительная статуя сына Диониса и Афродиты играла здесь исключительно педагогическую роль. Если преподаватели медицины рассказывали о формах и функциях человеческого тела, вскрывая и расчленяя трупы, то Ульва пользовалась скульптурой Приапа, обучая начинающих проституток анатомии и физиологии мужского наслаждения. Все это было до того, как на Монастырь Священной корзины обрушилась трагедия; подобные занятия совмещали в себе праздник и поучение. Но после убийств в Монастыре Ульва не могла решиться и собрать своих учениц вокруг Приапа.

Трагедия явилась в Монастырь неожиданно. Веселое однообразие, царившее в лупанарии, сменилось страшными, настойчивыми визитами смерти. Ульва, которую судьба дочерей заботила больше, чем собственная судьба, пыталась раскрыть тайну убийств, узнать, кто обрушил такую необъяснимую ярость на Монастырь; в то же время Ульва должна была поддерживать оставшихся в живых, не позволять, чтобы ими овладели ужас и отчаяние. Старшая из проституток была убеждена, что последовательность преступлений напрямую связана с главной тайной, которую оберегал Монастырь, — с бесценными рукописями, с книгами, в которых записаны древнейшие секреты представительниц древнейшего ремесла.