Эрик Ломакс - Возмездие

Еще нас запрягли огородниками. В рядах утрамских арестантов был офицер старшего командного состава, полковник Паркер из Индийской армии. Мне с ним на пару поручили унавоживать человеческими испражнениями те огородики, которые были разбиты по периметру корпусов и которые снабжали пищеблок овощами. Вонь фекалий на солнце сбивала с ног, а нам еще полагалось поливать и окучивать растения, собирать урожай. Одежда пропитывалась смрадом насквозь.

Однажды нас отвели на картофельные грядки и даже разрешили полакомиться. Жаль только, клубни едва-едва завязались, так что пришлось довольствоваться вершками. Хотя нам кто-то говорил, что картофельная ботва ядовита, наши желудки этому не поверили. Паркер рассудительно заметил, что мы, должно быть, первые в истории британские офицеры, которых выпасают на картофельном поле.

Хотя ужасы тюремного существования слегка приуменьшились, Утрам по-прежнему оставался средоточием зла. Как и раньше, ежедневный распорядок предусматривал голодание, зверства, зеленую тоску, каторжный труд, отсутствие медпомощи и пребывание в камерах не менее четырнадцати часов в сутки. В любую секунду могло случиться что угодно, а слегка улучшенное содержание практически уничтожило шансы выбраться отсюда по медицинским показаниям.

И все же я решил, что попытаюсь. Тошнило от мысли, что придется сдохнуть в этой выгребной яме, и я взялся обдумывать альтернативные способы. Наверное, можно бы и через стену перемахнуть, но полуголый, оборванный и сумасшедший арестант-британец на улицах Сингапура наверняка станет объектом повышенного интереса.

Я старался держаться рационального подхода: сравнивал преимущества различных решений, анализировал недостатки… Фундаментальной проблемой была информация, вернее, ее отсутствие. Обычное перешептывание не заменит серьезный канал связи. До сих пор не получалось отслеживать состав нашего контингента — вдруг появлялись новые арестанты, а знакомые лица исчезали без предупреждения…

Чрезвычайно редко, но все же удавалось иногда отправиться по какому-то поручению без конвоя. Однажды мне велели принести ведра из соседнего блока, и я, свернув за угол, неожиданно наткнулся на Ланса Тью, тоже почему-то расконвоированного. Мы стояли в полной тишине, хлопая глазами от изумления. Благодаря этой удивительной встрече я узнал от Ланса, что после трибунала японцы оставили его при мастерских, ремонтировать радиооборудование. Помимо довольно комфортабельных условий для существования, он также получил возможность следить за ходом войны, возясь с рациями, но это его все равно не устраивало — и он совершил побег. Присмотревшись, как выразился Ланс, к Бангкоку поближе, он понял, что идти дальше некуда, и ему пришлось сдаться. В общем, сейчас он тоже сидел в Утраме.

Я решил, что для организации побега лучше всего, пожалуй, пристроиться к бэнки-тай , как здесь называли «золотую роту». Шесть-восемь арестантов, которые каждое утро отправлялись к подсобке за широкими деревянными носилками, собирали по камерам поганые ведра и затем сливали их в канализационный люк во дворике блока D. По команде они разбивались на пары и обходили все камеры на своем маршруте. Хотя ведра полагалось заранее выставлять за порог, это правило соблюдалось не всегда, да и не мог один конвоир присматривать сразу за тремя-четырьмя разбредшимися парами арестантов, так что возможностей переброситься словами было предостаточно. Золоторотцы имели доступ к воде, информации и обладали мобильностью.

Одному из них я намекнул о своем желании присоединиться, и через несколько дней мне действительно приказали заменить заболевшего.

Я привык к запаху ведер, тяжести носилок на плечах. На протяжении последующих недель я терпеливо собирал нужные факты из коротеньких разговоров, склонившись над вонючими ведрами, и от наших арестантов узнал, что выбраться отсюда по болезни не выйдет, зато известна парочка случаев, когда людей увозили из-за травматизма на работах.

Кроме того, выяснилось, что на втором этаже располагалось нечто, куда был заказан путь всем, кроме золоторотцев. Здесь двери камер были закрыты постоянно. По идее, даже в полной тишине какие-то случайные звуки должны выдавать присутствие человека, но на этом этаже мы не слышали ничего, кроме грохота надзирательских башмаков по железным лестницам. Скрежет чашки из-под риса на бетонном полу — и тот не доносился до наших ушей. И все же мы были уверены, что другие наши товарищи подвергаются там еще более изощренным наказаниям, чем мы.

Заняться было нечем, так что я все время размышлял, обдумывал план побега; это стало единственной заботой, точкой коловращения всей моей жизни.

Мысли вновь и вновь возвращались к лестницам. В конце главного коридора, с противоположного от входа торца, располагалась внушительная чугунная лестница на второй этаж. За мое первое пребывание в Утраме не было случая, чтобы по ней кто-то поднимался, но вот сейчас наверху находились загадочные и явно очень особенные арестанты. Для обслуживания их ведер требовалась лишь одна пара золоторотцев.

На протяжении нескольких дней я внимательно изучал эту лестницу. Ее ступеньки были отлиты из чугуна, причем английского, но между ними не имелось так называемых подступёнков, эдаких вертикальных планок. Взбираясь и спускаясь, я, как маньяк, подсчитывал ступеньки, проверяя и перепроверяя самого себя. Мне надо было с абсолютной точностью знать их число, словно цифры сами по себе давали некую надежду. В общем, я пришел к выводу, что при падении с 17-й ступеньки снизу полет окажется достаточно долгим, чтобы получить более-менее серьезную травму и при этом не свернуть себе шею. Потом в голову пришло, что, если падать не в одиночку, а в компании с носилками и ведрами, мероприятие выйдет особенно зрелищным. Я был до того одержим «побегом», что был готов проделать это хоть на пути вниз, то есть с полными ведрами. Поразмыслив, однако, я решил падать на подъеме, чтобы не валяться в луже нечистот.

Я собирался с духом что было сил. Все заранее спланировал, как это мне вообще свойственно. Несколько дней подряд репетировал сам процесс: нагрузить носилки пустыми ведрами так, чтобы основной вес пришелся именно на мою сторону; взяться за задние ручки, начать подъем с правой ноги, считать ступеньки, на семнадцатой поставить правую ногу, оттолкнуться левой, просунуть ее ступню под верхнюю ступеньку — и упасть.

Пришло утро, когда я решил, что именно сегодня брошусь с лестницы. Выходя со дворика, я как можно плотнее насадил дужки очков за уши, пониже натянул кепи, чтобы хоть как-то защитить и уши, и очки. Уже внутри блока предупредил напарника, чтобы он не слишком цеплялся за рукоятки и вообще разжал пальцы, едва почувствует, что носилки тянут назад.