Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

Дрожь изумления прокатилась по столу.

– Ах, Мемозов, – прошелестела Аглая. – Правда ли, что вы знаете песни монаха Акакия? Нам так надоели все эти битлз, роллинг стоунс, свингл сингерс, фо бразерс, три систерс севен невьюс энд соу он, всякая модерняга…

– Не песни, Аглаюшка, а псалмы, – поправил я ее, – но это, друг мой, слишком лично. Я спою вам их в более тесном кругу. Сейчас, товарищи, я вам исполню другое выдающееся произведение. «Песня Шивы о том, как его разлучили с дочерью огня Ламитракангнавиласордиаджу мхуриал» или что-то в этом роде. Я думаю, перевод не нужен?

Все, потрясенные, молчали, и только Игнатьев-Игнатьев спокойно сказал:

– Конечно, не нужен.

«Ну, подожди ты у меня!» – подумал Мемозов, ударил в литавры и запел страшным голосом на одном из диалектов Индостанского полуострова:

После исполнения песни наступила такая тишина, что слышно было, как обвалилась каша внутри поросенка.

– Вы, видно, много пережили, Мемозов, – прошептала Аглая.

– Об этом, царица моя, в более тесном кругу, – скорее подумал, чем прошептал я, встряхнул своей Искрящейся шевелюрой и звонко сказал: – А еще, судари мои, я могу показать каждому желающему трансцендентальный эффект!

– Это еще что за трансконтинентальный офорт? – неожиданно поморщился дремавший до этого Клукланский.

– Потустороннее действо, – поправился я.

– Так бы и сказали по-нашему. Зачем употреблять международные наукообразные термины? – Хозяин откинулся в легкой дремоте.

– Покажите, покажите, Мемозов! – заволновались, как лопухи под ветром, дамы и главная среди них, как гладиолус, Аглая.

Не заставляя себя упрашивать, я поставил в середине комнаты крепкий стул, водрузил на него для начала Анастасию и коротко объяснил смысл смелого эксперимента:

– Любая персона доброй воли может совершить увлекательное путешествие в запредельный мир, замечательное еще и тем, что оно продолжается не более тридцати секунд.

Положив сзади руки на живот Анастасии, я взялся за нижние ребра и поднял в воздух невесомое женское тело.

Здесь не место рассказывать, когда, где и от кого я перенял этот древний мрачный фокус персидских дервишей, здесь я хочу лишь рассказать, как развивались дальнейшие ошеломительные события.

– Ах, – очнувшись, сказала Анастасия изменившимся волшебным голосом, – тридцать веков или тридцать секунд? Время исчезло… Я была пудреницей, розой, я участвовала в фотосинтезе… Ах, Мемозов…

Аглая уже встала, чтобы занять ее место, как вдруг вперед рванулся посрамленный Алебастров:

– Дайте-ка я попробую!

Не успел незадачливый юноша и опомниться, как повис в дымном воздухе на железных руках Мемозова. Запредельное путешествие кооперативного факира продолжалось тридцать три с половиной секунды, после чего Мемозов небрежно швырнул тяжелое тело на кушетку и распорядился:

– Нашатырь, спирт, камфора, монобромата!

– Тяжелая, неразвитая натура. Отстал от жизни, и вот результат, – пояснил я Аглае.

– Мемозов, – восхищенно пробормотала хозяйка, приподнимаясь.

– Позвольте-ка мне, – лениво проговорил жилистый желто-жеманный Игнатьев-Игнатьев, приблизился и вдруг схватил меня двумя пальцами за верхнюю губу. Мемозова двумя пальцами за верхнюю губу! Железной хваткой и со страшной болью!

Я попытался вырваться – боль стала невыносимой!

– Этот прием, – лениво пояснил Игнатьев-Игнатьев, – у древних жителей Пасхи назывался «понюшка». Теперь я могу водить гражданина Мемозова по всему городу и показывать знакомым.

Для демонстрации он подвел меня к источнику света и вдруг весь как-то перевернулся, перекрутился, сжал стальными тисками мою руку, бок, часть бедра и голову.

– А этот прием, – услышал я ленивый голос, – в карате называется «вывод нежелательного гостя из дома»…

– Мемозов, – слабела от смеха Аглая, – эх, Мемозов, Мемозов…

Игнатьев-Игнатьев провел меня, провел Мемозова, сгусток всех энергий, через всю квартиру и выбросил на лестничную площадку.

…Целый час я резал простыни и плел из них веревку. Мой гималайский орел Феликс и собака мясной породы Нюра предпочли скрыться. Наконец веревка была готова, я спустился по ней с балкона и повис перед окном Клукланских.

В комнате колебалось пламя одинокой свечи. Не было и следа роскошной снеди. Гости сидели вокруг круглого стола, по которому двигалось блюдце. Игнатьев-Игнатьев читал нутряным странным голосом вроде бы по-турецки:

– Капкас падэ мною! Адын! В вишине…

Аглая смотрела на него большими глазами. Я потерял сознание. Мемозов потерял сознание!

Когда я очнулся, в комнате сиял яркий свет. Гости расположились под люстрой, словно хоровая капелла. С одухотворенными лицами они пели под электрогитару.

Дирижировал очухавшийся свеженький Алебастров. Аглая смотрела на него большими глазами.

Веревка оборвалась…

Вспоминается молодость. В нашей компании было немало славных парней и девчат, будущие архитекторы, писатели, модельеры. Бывало, поем, поем до утра…

Ничем особенным не выделялся среди нас Стас Рассолов. Ну, талант, ну, физическая сила, ну, внешние данные… Никого из нас этими качествами природа не обидела. Одно только было у него особенное, личное, свое – невероятная, жгучая ранимость. Без кожи был человек; разумеется, фигурально, на самом-то деле кожа у Стаса была отменная, хоть подметки штампуй.

Помню пикник. Над лазурными водами Кратовского водохранилища это было. Леночка Рыжикова, юная балерина, вся сияла, вся трепетала, никак не могла успокоиться: вчера у нее был дебют в одном из крупнейших театров республики. Все ее расспрашивали, шумно восхищались, все трепетали синхронно. Один лишь Стас Рассолов, красный от смущения, налегал на сорокапроцентные сырки «Новость», на охотничьи сосиски, на морской гребешок, на копченую глубоководную нототению, на маслины, окорок, грудинку, сало, сдабривая все это пивом, ркацители, старкой, крюшоном. Говорят, что так бывает – от нервов…

Наконец, уловив паузу в общем восторженном разговоре, Рассолов уставился на Леночку и прогудел через силу:

– Как же, как же… Был я вчера в театре, видел, как ты там резвилась с изяществом бегемотицы. Нет, мамаша, не лезь ты в балет со своими данными. Твое дело четыре «К»: киндер, кюxe, клайде, койка.

Леночка ахнула, сжала руки на груди. На беду, мимо как раз проплывала размокшая газета со статьей о вчерашнем балете. Любой мог прочесть: «Недюжинным темпераментом порадовала зрителей молодая Елена Рыжикова…» Подписана статья была Глебом Латунным, который сидел среди нас и смотрел на Елену.