Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

Дева ударилась в слезы, скользнула в шиповник. Латунный бросился за ней. За ним и мы все устремились.

– Леночка, не обижайся на Стаса. Это он не от хамства; это от смущения. Ты же знаешь, какая он ранимая личность.

Мы оглянулись. Стас сидел над разоренным пикником, курил толстую папиросу и стряхивал пепел в водохранилище. Огромная его фигура была так одинока в этот момент, что у каждого сжалось сердце.

– Пойдемте к нему, – прошептала Леночка.

В другой раз собрались на 28-м этаже. Отмечалась первая книга Глеба Латунного. Стас загудел прямо с порога:

– Здравствуй, здравствуй, графоман ты мой несчастный! Стыдно небось на людей смотреть? Ну, ничего, привыкнешь, бездарь моя дремучая!

Родители Латунного ужаснулись, тетя откинулась в полуобмороке, дядя взъярился.

– Не обижайтесь, товарищи, на Стаса, – зашептали мы родственникам. – Это у него не от хамства, это как бы защитная маска, панцирь. Очень ранимая личность, тонкая конструкция, почти без кожи человек, сами видите…

Родители и родственники понимающе закивали, преисполнились к молодому человеку сочувствием.

Весь вечер Рассолов защищался, как мог. Одной рукой сгребая жареную поросятину, другой подливая можжевеловку, он поднимал тосты за хозяйку дома, называя ее Терентием Николаевичем, и за хозяина, величая его Мартой Львовной. Ушел он с набитыми карманами, нагруженный свертками, уносил недопитое и несъеденное, уносил также гордость семьи – кабинетный набор «Три богатыря». «Марта Львовна» подарил ему набор сразу после того, как Стас, хлопнув его по животу, прогудел снисходительно:

– Пора, Таракан Тараканыч, расставаться с соцнакоплениями.

Мы все смотрели с двадцать восьмого этажа, как одинокая солидная фигура Рассолова пересекала площадь.

– Что-то в нем есть от Печорина, – тихо сказала биолог Зяблова, и в глубоких ее глазах появилась жалость, от которой, как известно, до любви один шаг. – Да, что-то от Печорина или даже скорее от Грушницкого с его серой шинелью.

– А может быть, даже и от раннего Маяковского с его желтой кофтой, – проговорила химик Пхакадзе.

Мы все согласились с девушками. Какая ранимая, незащищенная личность!

Так мы и жили своей веселой дружной компанией вместе с Рассоловым. С годами его ранимость росла. Он начал сморкаться в салфетки, за столом рассказывать самому себе сальные анекдоты, забирал из семейных библиотек книги, из гардеробов галстуки, свитеры и носки, пачкал полы, ломал осветительные и музыкальные приборы, высмеивал общественно полезный и литературно-художественный труд своих собратьев. Называл он нас не иначе как дебилами, маразматиками, нуворишами, амтеллигенцией, хвостами собачьими и лишь по праздникам – мыльными пузырями. Мы не обижались, так как знали, отчего это все происходит – не от хамства, нет, из-за ранимости. Своего рода защитная реакция, наивные, трогательные попытки скрыть свою внутреннюю нежную сущность.

И вот мы состарились. Однажды собрались в Тимирязевском лесопарке и сели в кружок, оплывшие, полубольные. Спели хором какой-то старинный «халигали» (Стас при этом голосил «Ладушку»), а потом замолчали, задумались.

– Скажи, Стас, – сказал я, – вот ты всю жизнь обижал нас, оскорблял, издевался… ведь это же, Стас, у тебя не от хамства – правда? – это у тебя от какой-то глубокой внутренней ранимости, да?

– Пожалуй, вы правы, друзья, – тихим, необычным голосом произнес Рассолов. – Пожалуй, это у меня от ранимости… – он еще подумал с минуту. – А впрочем, должно быть, вы ошибаетесь, друзья. Скорей всего, это у меня от хамства.

В летней творческой командировке на пересечении стальных магистралей встретился мне старый знакомый Мемозов. Ни мне, ни ему эта встреча особого удовольствия не доставила, однако Мемозов не удержался и рассказал очередную поучительную историю из своей жизни. Привожу ее дословно, но, разумеется, с необходимыми сокращениями.

Мемозов, как вам известно, человек простой, но дерзновенный. Сгусток парапсихической энергии и суперинтеллектуал, медиум и йог, он не теряется на крутых виражах судьбы и даже после обморочного падения с пятого этажа никогда не останавливается на достигнутом.

Ну вот к примеру телекинез. Не каждый усилием воли может передвинуть стул с седоком из одной комнаты в другую, сварить без огня яйцо вкрутую, остановить между этажами лифт с пассажиркой. Мемозову такие дела по плечу.

Овладев всей этой элементарщиной, я стал подумывать о более сложных контактах с природой, и тогда в моем воображении встал образ Океана. Установить контакт с этим огромным естественным резервуаром энергии. Каково? Смело? Да! Дерзко? Допускаю!

Уж если общаться с Океаном, то без всяких посредников. Золотые рыбки в наш век перевелись, милостивые государи, планктон не тот. Нептун, Посейдон и прочая мифология сданы в архив, в неполную среднюю школу. Современная нормально развитая личность (к сожалению, я лично не насчитаю и двух таких персон) может наладить прямой контакт с Океаном и добиться от него всего самого заветного, самого желанного.

У Мемозова слова не расходятся с делом, и вот однажды я сказал красавице Аглае:

– Пора кончать, Аглая! Пора кончать с вашим мужем, с вашей квартирой, с детьми, с авто. Пора опроститься, стать лицом к природе, уехать куда-нибудь на океанский громокипящий брег, жить среди тихих селян, среди (????), а лучше в полном уединении. Я буду ловить своим неводом, ну рыбу, вы – ну прясть там свою пряжу, что ли…

У Мемозова, повторяю, слова никогда не расходятся с делом, и вот мы на берегу Океана. Идем с Аглаей по пружинистым дюнам в македонских (производство города Скопле) туфлях, которые в районе Центрального рынка почтительно называют «вельветами». Больше, к сожалению, похвастаться нечем: уезжали в спешке, родственники Клукланского шли по пятам.

Скажу прямо: Океан был ретив, гремуч, в чем-то, пожалуй, даже красив. Чем-то он неуловимо, бурной ли своей мощью или глубинной тайной, откровенным ли льющим в глаза сексапилом, словом, чем-то он был похож на самого Мемозова.

На берегу было много всякой всячины. Насчет водорослей или там рыбы врать не буду – не видел, зато заметил ряд обнадеживающих элементов: кусок пенопласта, хлорвинила, бензоидных соединений и нефтепродуктов.

Всю ночь Мемозов бодрствовал, бродил по дюнам, чертил на песке каббалистические знаки, возжигал костры из птичьих перьев и зоо генанте гуано, бормотал и пел свои огневые экспромты, налаживал с Океаном телекинетическую и парапсихическую связь. И вот лишь только над горизонтом встала, играя перстами, розовокудрая Эос, Мемозов склонился к воде и прошептал: