Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

В городе, где я живу, существует – и явно процветает – несколько огромных книжных магазинов. В один из них, «Бордерс», я нередко захожу по соседству; то журнальчик подцеплю, то дискетку с музыкой, то справочник понадобится. Есть там «островок поэзии», четыре массивные этажерки с изданиями этого древнейшего вида словесности. Там я выискиваю переводы для своего класса. Нельзя сказать, что русская муза забыта. Вот несколько сборников Ахматовой, есть Мандельштам, много Бродского. Переводами Пушкина не балуют, зато можно налететь на толстенный том набоковских комментариев к «Евгению Онегину».

Гигантская экспозиция этого магазина открывается столом новинок у самого входа. Попасть на этот стол считается большой удачей писателя. Оттуда как бы прямая дорога в список бестселлеров. Увы, не всегда. На собственном примере, увы-увы, знаю, что не всегда, увы. Недавний мой роман «The New Sweet Style» [302]лежал на этом столе, а продажа была плачевная.

Как-то раз в конце прошлого года я решил задержаться возле стола новинок и посмотреть, на что клюет здешний народ. Топтался вокруг не менее получаса, даже стал опасаться, как бы не подумали, что хочу слямзить чего. Что там было выставлено в тот день?

Прежде всего меня, конечно, интересовали романы. Сразу бросился в глаза толстенный том под броским названием «Антракс», то есть «Сибирская язва». Елки-палки, подумал я, вот это скорость: написать и издать такой здоровенный роман всего лишь за несколько недель после того, как начали по почте поступать конвертики со спорами болезни! Почему-то не сразу дошло, что это не роман, а научно-популярный труд на злобу дня. Рядом с этой книгой лежало «Царство горилл». Это должно быть про Усаму бен Ладена, подумал я и тут же понял, что опять ошибся: с обложки смотрела не наркотическая козлоподобная физиономия, а полное глубокой человеческой скорби лицо примата. Было несколько книг, связанных с вопросами религии, среди них «Мудрость для опаленных огнем» и «Спасение души. Как моя вера пережила церковь». Здесь же присутствовали книги по истории войн, например «Разгром на Филиппинах» (классная работа с большим количеством редких фотографий). Было кое-что и для любителей шпионажа: «Колдуны Ленгли», то есть про ЦРУ. Не обошлось, конечно, и без мемуаров. В данном случае этот жанр был представлен книгой «Генерально говоря», созданной по мотивам собственной карьеры самой высокопоставленной (и довольно привлекательной) дамой вооруженных сил генерал-лейтенантом Клавдией Кеннеди. Ну, что еще? Лежала славная книженция «Догшионари», то есть словарь собак. Были тут и записки работника интернетовской компании «Америка-он-лайн». Присутствовало и серьезное юридическое исследование «Суд присяжных».

Но где же романы, господа присяжные заседатели? На боковых поверхностях стола я отыскал три титула этого жанра. Имена их авторов ничего мне не говорили, кроме того, что было о них написано на обложках: такой-то или такая-то когда-то были авторами каких-то бестселлеров. За все время, пока я там топтался, никто из покупателей даже не приподнял этих книг.

В этом магазине один молодой продавец был когда-то моим студентом в классе по роману. Что-то маловато тут у вас романов, Джеф, сказал я ему. Неходовой товар, усмехнулся он. Наш покупатель нынче ищет книгу из сферы своих интересов. Романами торгуют в супермаркетах. Но это, наверное, не те романы, Джеф, о которых мы говорили на семинарах. Нет, проф, совсем не те.

Что-то похожее на этот расклад происходит повсюду. В больших книжных магазинах Парижа полка беллетристики съеживается год за годом и в то же время разрастаются полки с великолепно изданными мемуарами, книгами по истории, антропологии, философии, политике, социологии.

Таковы пока что поверхностные, но отчетливые признаки упадка романа. Человек достаточно старый, а тем более подвизающийся в этой сфере, не может не заметить эту тенденцию. Тревожную? Да нет, пожалуй, просто слегка обескураживающую.

Прошли те времена, когда романы рождали сенсацию, когда фигура романиста была в моде, создавала определенный стиль, окрашивала, так сказать, эпоху. Романтический, и в некотором смысле суперменский, ореол развеялся. Нынче, если романиста спрашивают, чем он занимается, он, может быть, и не соврет, но пробормочет в смущении: «Пишу романы, с вашего позволения». Может быть, он даже не уточнит жанр, а скажет «пишу фикшен». Американцам не надо знать, что «фикшен», то есть «фикция», по-русски ложь. Только этого еще не хватало: и без того на тебя смотрят либо как на чудака, либо как на старомодного плута.

«Ну, и о чем эта ваша фикшен, эти романы?» – спрашивают романиста. Он мямлит, смущенно растягивает слова: «Трудно, знаете ли, так сразу сказать. Это в общем-то романы самовыражения». Собеседник изумлен: «Са-мо-вы-ра-же-ния? Пишете книги о самом себе? У вас какая-нибудь захватывающая история за плечами?» Романисту тут ничего не остается, как нахлобучить шляпу и слинять. По дороге с незадавшейся вечеринки он будет, словно заклинание, твердить: «Эмма Бовари – это я, это я, это не кто иной, как самовыражающийся автор».

Тревога по поводу предназначения романа возникла еще в начале шестидесятых. Летом 1963 года в Ленинграде собрался конгресс Европейского сообщества писателей [303]; тема была обозначена недвусмысленно: «Судьба романа». Прибыли лучшие подвижники жанра: Натали Саррот и Алэн Роб-Грийе из Франции, Уильям Голдинг и Ангус Уилсон из Англии, Генрих Бёль из Германии, Альберто Моравия и Итало Кальвино из Италии, Тадеуш Ружевич и Ежи Анджиевский из Польши, Илья Эренбург и Константин Симонов из Москвы…

Меня тоже пригласили как представителя нового поколения советских романистов. Идеологические комиссары были весьма озабочены повесткой дня. Их команда во главе с Иваном Анисимовым [304]проводила закулисные совещания, спущала циркуляры, как дать отпор буржуазии. Роман был ведущим жанром советской литературы, множество весомых томов было написано советскими живыми классиками, их уровень был отмечен Сталинскими и Ленинскими премиями. Наша братия называла эти опусы «кирпичами». Мы еще не были знакомы с работами Бахтина, однако уже подозревали, что «кирпичи» имеют к жанру романа весьма отдаленное отношение. Сейчас, конечно, каждый скажет, что советский роман был не романом, а «советским эпосом», то есть монологическим дискурсом.

Товарищ Иван Анисимов, которого западные участники называли «Иваном Грозным», передавал членам советской делегации установки ЦК КПСС. Буржуазные декаденты и космополиты, связанные с подрывными службами Запада, организовали серьезный заговор против реалистического романа. Мы должны, товарищи, дать им решительный отпор.