Ирина Крицкая - У женщин грехов не бывает!

Стоило ли раздеваться, чтобы это обнаружить.

Мне стало очень неприятно. Какой-то человек лежал в постели, что-то говорил про свой развод. Что-то лишнее. Комментариев не давала, одевалась молча. Спросил: «Когда мы встретимся?» – «Мне некогда, – говорю, – я замужем».

Я не знала раньше, что я ребенок. Моя беспомощность меня испугала. Как я вообще дорогу-то перехожу с такими мозгами? Меня из дома одну нельзя выпускать, я прямиком пойду в открытый люк.

Я вернулась к себе. Включила свет, выпила водки и разнюнилась: «Бедный мой Лерочка… Бедный мой Лерочка…». Так и уснула на диване, пьяная, с собаками, в одежде, как бомжиха. Мне снились окровавленные зубы. Мой рот был весь в крови. Я вытирала ее рукой и не могла остановить. А Лера не спал. Всю ночь меня караулил. Почувствовал, как всегда.

Утром я выползла к нему в Сеть. Хотела поплакать.

«Где шлялась?» – он спросил.

«Гуляла», – отвечаю.

«Изменяла мне?»

«Немножко…»

«Не понял?..»

Я что-то кричала. Ругалась на него. Обвиняла его в манипуляциях и вампиризме. Объясняла, что мне нужно было срочно проверить свое тело.

– Я очень конструктивная девочка! – так я ему заявила. – Я хочу эффективно расходовать свою энергию.

«Продолжай трахаться, милая», – напечатал он.

Сволочь! Он должен был меня успокоить. Это он был во всем виноват! Это он меня кодировал «Моя, моя», «Только со мной». Он захватил мою постель! Его пустили на минутку на порог, поиграть, а он влез с ногами и вытолкал оттуда моего мужа! Я до сих не могу смотреть на других мужчин. Я хочу убить каждого за то, что он не Лера.

Я долбила по клавишам как в закрытую дверь, а Лерочка молчал. Я не знала, что такое еще ему заорать, чтобы он на меня посмотрел. А он отключился, и мое последнее, случайное «я тебя люблю» не увидел. Так и висело не открытым.

Ему вообще было наплевать, что я там такое говорила. Он за левый бок держался, и что-то там у него кололо и ныло. Нет, не от моих новостей. А просто он объелся, как всегда по пятницам, на пикничке. Мое «люблю» висело, а Лерочка сидел в машине, и жена везла его в больницу. Но я не знала. А то бы с удовольствием понаблюдала этот концертик, который он устроил в госпитале.

Лера сидел на диване в приемном отделении и смотрел на дежурного администратора, ждал, когда вызовут к врачу.

Администратор был мерзавцем. Русское бревно! Не видел он, как больно Лерочке, не слышал он, как Лерочка стонал: «Да что ж такое…» и «Отравился, что ли». Час прошел – к врачу не пригласили. Лера пригласился сам. Он подошел, навис над стойкой и заорал этому врачу:

– Я сейчас тебя выебу, сука!

Администратор удивленно хлопал светлыми ресницами. А Лера наступал, держался за левый бок и ехал на него:

– Что ты на меня смотришь?! Какой ты хер медик! Я сам медик…

«Я сам медик»… – это у него так… к слову пришлось, потом он немножко уточнился:

– …я работал в этой сфере.

Ерунда, мелочи, он имел в виду поликлинику в Сочи, где некоторое время отсвечивал в регистратуре, толкал налево талончики к специалистам. Неважно, эта маленькая заминка дала ему возможность перевести дыханье, набрать побольше воздуха и бахнуть:

– Сволочь! Врача мне! Срочно!

Нет, я реконструирую этот эпизодик не для того, чтобы обхаить хваленую израильскую медицину. Мне интересна структура предложений, эти детские, но очень четкие фразы, которые выстреливал Лера. Такой синтаксис использовал мой младший сын, когда орал на старшего: «Ты не командир – я сам тут командир». Простейшие штучки очень часто работают безотказно. Главное, вывести противника из равновесия, а потом вовремя нанести энергетический удар и заставить его сделать то, что нужно. Несложно, я у Леры быстро таким гадостям научилась.

Подали каталочку. Лера на нее резво прыгнул, и пока его везли в операционную, он все еще ругался:

– Понаехали эти русские – пиздец! Куда ни приедут – везде бардак начинается!

Анестезиолог был тоже русский, и очень, очень добрый. Его зеленый колпак был разрисован грибочками, как детская пеленка. Он надел маску Лерочке на нос и согласился:

– Бардак, это точно. Где русские – всегда бардак. Где евреи – тоже бардак. И где арабы – бардак. А вот у немцев все по полочкам. У фашистов был порядок: трупы направо – сапоги… Вы меня слышите?

– Ты у меня договоришься… – прошептал Лерочка и улетел.

А я одна осталась. Раньше я не любила оставаться одна. Муж уехал на охоту. Дети мои были здесь, на речке с моей мамой. И нужно было двигать сюда, в свое убежище, уже готовы были балки на потолок, и кованая лестница была готова, таджики начали штукатурить, но я не уезжала. Я была привязана к компу. Здесь не ловит у меня, я говорила.

Я села редактировать книжку. У меня в тот момент была почти готова первая книжка, и нужно было еще немножко над ней поработать. Но я ничего не редактировала. Я не могла ни о чем думать! Лера ушел! Мне было плохо! А когда мне плохо – я невменяемая. Я не могу сидеть на месте. Меня трясет. Я дергаю коленкой. Какие-то крики подходят к горлу и там зависают, и мне от этого трудно дышать. Я не могу широко вздохнуть, мне что-то давит на грудь. Сердце сжимается. Или это не сердце… Мне все равно, как называются эти ломки. Мне хочется снять – чем-нибудь, как-нибудь, снять это жуткое состояние! Пусть отпустит. Пусть меня отпустит.

Я пила пустырник. Я пила валерьянку. Я пила водку – ничего не помогало.

Что происходит со мной? Откуда такая паника? Чего я боюсь? Это сумасшествие! Я сама на себя ругалась – все равно не помогало.

Анечка, моя подружка, смотрела, как я реву, и тоже говорила:

– Что происходит? Пропал мужик из компа? И ты по этому поводу воешь? Ты крейзи. У тебя есть муж. Береги его. Такого мужика нельзя упускать.

Но и Анечка тоже не помогла. И я хохотнула мерзко над ее практичностью: «Упускать!». А она вдруг подтянулась и заговорила, как будто у нее в руках был микрофон:

– А впрочем, может быть, иногда стоит разрушить свою жизнь, чтобы снова ее оценить. Поезжай! Русским уборщицам иврит не нужен.

– Ты сейчас в какую камеру работаешь? – я у нее спросила.

Она засмеялась и опять заговорила по-русски:

– Не ссы. Никуда он не денется. Весь Израиль дрочит на русских девок. Они без нас жить не могут.

Но и это тоже не помогло. Я схватилась за утюг. Я гладила белье и все время смотрела в ноутбук. Он стоял передо мной на комоде. Но Леры не было, и меня так скрутило, что я начала мыть окна. Я вымыла пять окон, а потом пришла домработница.

– Ирочка? – Она испугалась: – Ты что делаешь? А ну-ка слезь! Иди – точи перо.

Она все время меня подгоняет: «Иди пиши. Точи перо. Повышай мастерство. Глядишь, и напечатают. Работай над собой». Но как я могу над собой работать? Зачем? Я умираю – зачем мне над собой работать?