Татьяна де Ронэ - Русские чернила

– Конечно, оказаться вдруг в эпицентре такого сокрушительного успеха – это рискованно. Я не говорю, что ты мне изменял, я знаю, я надеюсь, что этого не было. Я не о том говорю, а о твоем постоянном стремлении привлечь к себе внимание. А ведь ты был людям интересен, Николя. Ты к ним прислушивался. Ты был с ними. И все кончилось. Теперь ты стал медийной куклой, которая у всех нарасхват. Ты никогда не был тщеславным. А теперь, черт побери, ты смотришься в каждую витрину. Куда бы ты ни выходил из дому, даже в супермаркет, ты стремишься, чтобы тебя узнали. Ты целыми днями ищешь себя в Гугле, ты часами изучаешь посты на странице «Фейсбука». Тебе важнее проследить Николя Кольта в «Твиттере», чем поговорить со мной, с Гайей или с матерью. Где тот Николя Дюамель, что мыл посуду и встречал меня веселыми шутками, когда я приходила с работы? Теперь ты либо ездишь в турне, либо собираешься на коктейль. Не о такой жизни с тобой я мечтала. Я счастлива, что эта книга перевернула твою судьбу и теперь у тебя все в шоколаде. Не перебивай меня! Эта книга открыла двери нашей спальни для тысяч людей. Я больше так не могу. Я бы еще смирилась, если бы ты вел себя как взрослый, зрелый человек. А ты – как избалованный ребенок, который получил на день рождения слишком много подарков. Слушай, Николя… Мы с Гайей не переедем к тебе жить. Ты поедешь на улицу Лаос один. Может, наконец у тебя откроются глаза и ты поймешь, во что превращаешься. Жизнь мало похожа на большое литературное турне, когда тебя узнают на улицах восторженные читатели. И жизнь – это гораздо больше, чем отслеживать, сколько у тебя прибавилось подписчиков в «Твиттере» и друзей на «Фейсбуке». Передай Николя Кольту, что он мне больше неинтересен. Пока!

И она бросила трубку. Потом, года через два, и Николя поумерил гордыню, и Дельфина поостыла. Но друг к другу они не вернулись, остались просто друзьями.

Первые две недели новая квартира походила на большую белую коробку. Николя просыпался среди ночи и не мог понять, где он и почему рядом нет Дельфины. Отчего он чувствует себя таким ничтожным в этом огромном пространстве? Мать зашла его навестить и, оглядевшись по сторонам, неуверенно произнесла:

– Хм… А квартира не великовата?

Он стал приглашать друзей и закатывать шумные вечеринки, до рассвета все танцевали, горланили, бросали из окон бутылки, пока не вмешивалась полиция. Управляющий домом предупредил, что, если все будет продолжаться в том же духе, владельца квартиры придется выселить.

Спустя полгода после разрыва с Дельфиной Николя вдруг почувствовал, что должен наконец вернуться к книге, которая преследует его неотвязно, хотя он и не написал ни строчки. Куда испарилась вся его творческая энергия? Куда подевался Раскар Капак с его синей вспышкой? И где ключ к тому потаенному миру, куда он когда-то так свободно погружался?

Николя велел перекрасить розовую комнату Гайи, в которой ей так и не довелось пожить, в спокойный синий цвет, купил черный письменный стол фирмы «Витра», кресло, новую лампу и уселся писать. Минут двадцать прошли впустую: он так ничего из себя и не выдавил, кроме нескольких ничего не значащих фраз. А перед глазами стояло лицо Дельфины на экранной заставке «Макбука». Тогда он отодвинул компьютер в сторону и решил взяться за перо и бумагу. Где же отцовский «Монблан»? Он все перевернул вверх дном, но ручки нигде не было, он не видел ее с момента исчезновения отца. Но без нее никак не написать новую книгу. Позвонить Дельфине он не решился: она может быть занята с клиентами и вряд ли ей понравится, что кто-то ее отвлекает, тем более он. Он отправил эсэмэску: «Привет. Извини, ты не помнишь, где „Монблан“ моего отца?» Она ответила: «Понятия не имею. Желаю удачи». Ручка нашлась в кармане рубашки, которую он давным-давно не надевал.

Вооружившись «Монбланом», Николя снова уселся за стол, и перо зависло над бумагой. Новая домработница бесшумно сновала по квартире, изо всех сил стараясь ему не мешать. Ему стало ужасно неловко, и он притворился, что пишет. На самом деле он принялся сочинять любовное письмо Дельфине, отлично понимая, что никогда его не отправит. И тут до него дошло, что писать в своей роскошной двухэтажной квартире он вообще не сможет. Избыток пространства гасил творческую энергию и располагал к ленивой расслабленности. Тогда он попробовал работать в соседнем кафе на улице Ла-Мотт-Пике, но его отвлекали сновавшие взад-вперед прохожие.

Вконец обессилев, Николя решил снять семиметровую комнату для прислуги по соседству, на авеню дю Сюфрен, в пяти минутах от дома. Комнатушка походила на монашескую келью, с проржавевшим и треснувшим умывальником в одном углу и с облупившимся крашеным радиатором в другом. Окна выходили во двор, на многоэтажку напротив. Спокойнее места не придумаешь. Николя был доволен: это как раз то, что нужно, чтобы отогнать лень и оживить творческий процесс. Он купил старый письменный стол на барахолке и деревянный стул в «ИКЕА». Единственной роскошью, которую он себе позволил, была лампа «Костанца». Прекрасно, сказал он себе, решительным шагом отправляясь в клетушку, которая теперь станет служить ему кабинетом. Напевая, вошел он в качающийся, скрипучий лифт, и тот долго полз наверх, к вожделенному письменному столу. Он потер руки, пару раз сжал и разжал кулаки и принялся писать. Еще одно письмо Дельфине. Длинное и красивое – в этом он не сомневался – письмо любви. Прекрасное начало для нежного и волнующего романа. Он представил себе восторг Алисы Дор, даже увидел обложку книги и прикинул, что будет говорить журналистам. «После разрыва я чувствовал себя таким потерянным…» Потом его взгляд стал блуждать, и он краем глаза уловил какое-то движение в доме напротив, за тремя маленькими окошками с зелеными занавесками. Движение повторилось, и Николя с изумлением увидел, как из комнаты в комнату перебегает, вернее, прыгает с грацией балерины нагая девушка. Руки ее вытянуты вперед, маленькая острая грудь подрагивает, темные волосы разметались по спине. Николя различал фактуру ее кожи, округлые стройные бедра, плоский живот с темным треугольничком внизу. Заинтригованный и взволнованный, он отложил ручку. Девушка продолжала свой танец. Неужели она не чувствует, что за ней наблюдают? А если почувствует, как к этому отнесется? У него не хватило сил оторваться от этого зрелища и вернуться к рукописи. А нагая плясунья, как назло, без всякого усилия, взявшись рукой за щиколотку, подняла ногу вертикально вверх, предоставив ему любоваться самым интимным. У него пересохло в горле. Да, в таких условиях писать не получится. Надо будет заклеить окно белой бумагой.

На следующий день он мужественно, скрепя сердце отодвинул стол подальше от окна, чтобы не видеть больше балерину-соблазнительницу. Теперь он снова мог сосредоточиться. Однако только он начал лихорадочно скрипеть пером, описывая бедра Дельфины под душем, как послышалось громкое, со всхлипом, сопение, причем так близко, словно кто-то стоял у него за спиной. Потом сопение сменилось победным мужским ревом явно сексуальной окраски. Звуки доносились из номера слева. Николя пал духом. Силы покинули его, а между тем рев становился все громче, всхлипы – чаще. Ну как можно родить хотя бы строчку, когда у тебя перед глазами нагая плясунья, а за стеной аудиокамасутра? Рев и всхлипы перешли в целый концерт стонов и бормотания на чужом языке. Вдруг раздался глухой удар, и Николя вздрогнул. Потом что-то громко щелкнуло, и тишину разорвал леденящий душу крик. Он осторожно приоткрыл дверь. Снова крик, и снова удар. На пороге соседней квартиры, застав Николя врасплох, внезапно возник странный силуэт: огромное существо неопределенного пола, с широченными плечами и толстыми, затянутыми в латекс ногами, которые были словно насажены на шпильки. За этим чудищем появилось еще одно. Такое же здоровенное, с платиновыми буклями а-ля Людовик Четырнадцатый и в таком же нелепом наряде: в черных кожаных ботфортах, сетчатых чулках и в коротком облегающем платье. Разинув рот, Николя смотрел, как они вразвалку продефилировали к лифту, заставляя сотрясаться весь дом и громко разговаривая по-португальски. Проститутки? Бразильские трансвеститы? Если они так и будут тут шляться, он вообще не сможет работать.