Татьяна де Ронэ - Русские чернила

Николя заранее подготовился к визиту. Он открыл бумажник, вынул из него фотографию Зинаиды с Федором на руках, датированную тысяча девятьсот шестьдесят первым годом, ту самую, что он нашел в коробке цвета морской волны, и протянул ее старику. Врачи никогда не запрещали касаться прошлого при общении с дедом. Все, что было нужно Николя, – это получить ответ. Он надеялся, что где-то в уголке усталого, старого, расстроенного мозга все-таки вспыхнет искорка памяти.

Тянулись долгие минуты, а старик молчал, не сводя глаз с фотографии. Вдруг из коридора, перекрывая звук телевизора, раздался крик, потом скрип кресла на колесиках, потом стук захлопнутой двери.

Николя не знал, что делать: сказать что-нибудь или нет. Старик выглядел подавленным, пальцы, державшие фото, дрожали.

– Она не хотела, чтобы ты знал, – наконец совершенно отчетливо выговорил Лионель Дюамель. – Она вообще не хотела, чтобы кто-нибудь знал.

Его голос вдруг стал голосом прежнего дедули, из него исчезли противные плаксивые интонации.

Николя боялся дохнуть, ему вдруг стало страшно. Он молчал, закусив губу. Из коридора снова донесся крик. Только бы он не отвлек Лионеля Дюамеля!

Но тот же спокойный, глуховатый голос деда продолжал:

– Она в то лето получила письмо. В конце июля. Ты его читал, Теодор?

– Письмо от кого? – прошептал Николя.

– От Алексея, – безжизненным голосом ответил Лионель Дюамель. – Письмо, которое ей прислал Алексей.

Наступило долгое молчание.

– А кто такой Алексей? – тихо спросил Николя.

Фотография упала на пол, и старик беззвучно заплакал. Рот его открылся, по пухлым щекам побежали слезы. Сотрясаясь от рыданий, он вдруг громко застонал, обхватил руками голову и начал раскачиваться взад-вперед.

Николя подошел, обнял его и попытался успокоить.

– Перестань! – крикнул старик и со злостью его оттолкнул. – Оставь меня в покое! Пошел вон!

И вдруг узловатые старческие руки с неожиданной силой схватили Николя за горло. На короткое и жуткое мгновение ему показалось, что он сейчас потеряет сознание. В глазах потемнело, он совсем не мог дышать. Наконец ему удалось разжать сдавившие горло тиски. Лионель Дюамель рычал от ярости, глаза его налились кровью.

– Дедуля, все хорошо, успокойся, – шептал Николя, и ему казалось, что его голос должен утихомирить деда.

Ему не хотелось, чтобы в палату вошли врач или санитарка, привлеченные криками, и принялись его ругать или, еще того хуже, выгнали бы. Он поднял упавшую фотографию, положил обратно в бумажник, потом пошел в ванную за бумажными салфетками.

– Упокойся, дедуля, ну пожалуйста, все будет хорошо, я тебе обещаю.

Лионель Дюамель высморкался. Он все еще дрожал, но плакать перестал. Наконец он попросил воды. Николя налил ему полный бумажный стакан, и он залпом его осушил.

– Ну, все в порядке, дедуля?

И Николя ласково похлопал старика по плечу.

Лицо деда снова перекосилось от гнева.

– Кто вы такой? Я вас не знаю! – взревел он, выкатив налитые кровью глаза. – Немедленно очистите помещение, или я вызову полицию! Очистите помещение!

Николя со всех ног бросился бежать по ярко освещенному коридору, мимо кресел на колесиках, мимо телевизора, пулей слетел вниз и наконец оказался на улице, на свежем воздухе. Он домчался до улицы Пернети и остановился у подъезда своего дома, едва дыша, все еще под впечатлением развернувшейся в клинике сцены. Горло болело, и глотать было больно. Дельфина еще не вернулась, а Гайю забрал на вечер отец. Николя порылся в карманах в поисках ключей. Ключей должна быть целая связка: от квартиры на улице Пернети, от квартиры на улице Роллен, и на той же связке ключи от машины матери, которую она ему время от времени оставляла. Но в карманах было пусто. Должно быть, он потерял ключи по дороге или, еще того хуже, оставил в больнице, у деда в палате. Он попытался дозвониться до поста на третьем этаже, но телефон был занят. Ругаясь, он проделал весь путь в обратном направлении, но ключей не нашел. На третьем этаже дорогу ему преградила медсестра: время посещений закончилось. Она пыталась его удержать, но он вырвался из ее рук: господи, да он забыл ключи от дома в палате у дедушки, и пусть она замолчит и оставит его в покое… Кончилось тем, что сестра сдалась.

Когда Николя осторожно открыл дверь и проскользнул в палату, дед уже спал, сжав кулаки. Николя осторожно зажег лампу в изголовье кровати, боясь разбудить старика и еще раз ощутить на себе его ужасный безумный взгляд, но тот уже похрапывал. Ключей нигде не было. Он обшарил каждый сантиметр в палате и в ванной. Все напрасно. Заглянул в урну. Пусто. Ага, он снимал бумагу с цветов, и ключи в этот момент были у него в руке. Он мог их выбросить вместе с бумагой. Пришлось отправляться на поиски агрессивной медсестры. Та сначала упиралась, а потом разглядела, что внук месье Дюамеля весьма недурен собой, что у него неотразимая улыбка, ровные зубы и глаза совершенно неопределимого цвета. И потом, он высокий и стройный, не то что эти плюгавые старикашки, с которыми она возится целыми днями. Ну конечно, она покажет ему, где стоит контейнер с мусором, и надеется, что он найдет ключи. Кстати, ее зовут Колетт…

Вооружившись перчатками и изрядной долей мужества, Николя принялся раскапывать огромный, в человеческий рост, контейнер, доверху набитый отбросами, которые ежедневно производило гериатрическое отделение: грязными тряпками, подкладными пеленками, слюнявчиками с засохшим супом, салфетками. Ему пришлось зажать нос и закрыть рот, чтобы не чувствовать чудовищной вони и побороть тошноту. Ключи все-таки нашлись: они прилипли к обертке от цветов.

Он поблагодарил Колетт и без сил поплелся домой, еле волоча ноги, задыхаясь от запаха помойки, который въелся в одежду и кожу. Дельфина прислала ему сообщение, что она уже в дороге. Он разделся и долго мылся под горячим душем. Когда пришла Дельфина, он ни словом не обмолвился о том, что был у деда. В ту ночь ему не спалось. Он встал и побрел на кухню, чтобы налить себе стакан воды. Взяв фотографию Зинаиды с Федором на руках и свое свидетельство о рождении, он уселся за стол и долго так просидел.

Его неотступно, как армия летучих мышей лорда Макрэшли, преследовали слова: «Она не хотела, чтобы ты знал. Она вообще не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Она в то лето получила письмо. В конце июля. Ты его читал, Теодор? Письмо, которое ей прислал Алексей».

Николя решительным шагом поднялся к себе в номер, не выпуская из рук листка бумаги, что дала ему Дагмар Хунольд. Что означали эти странные фразы? Он сложил листок и сунул его поглубже в карман. Как могло случиться, чтобы она не знала, кто он такой? И почему он перед ней так робел? Сидел, молчал, дурак дураком. Он почувствовал себя униженным. Ну ладно же, в следующий раз он отыграется и вовсе не будет ее замечать. Словно ее и нет. Да, вот так. Дагмар Хунольд не существует. Ей придется его упрашивать, чтобы он хотя бы взглянул на нее.