Андрей Остальский - КонтрЭволюция

Держа все-таки пистолет на изготовку, не отрывая глаз от проема двери, он подхватил тапочки, брюки, рубашку, бесшумно обошел кровать, на краю которой сопела жена… Когда Софрончук приблизился к двери, человек отпрянул, освобождая ему дорогу, но, прежде, чем раствориться в темноте холла, сделал молниеносное движение рукой (Софрончук чуть не выстрелил), и на тумбочке рядом с головой жены появился какой-то предмет. Софрончук взял его на секунду в руку, поднес к лицу… Это была небольшая, тоненькая вазочка, а в ней — цветок на высоком стебле. Софрончук секунду поколебался: оставить на тумбочке или нет? Потом все-таки оставил. «Подчинился я им, все делаю безропотно, вот что значит трепет перед начальством», — мелькнула неприятная мысль.

Но что толку было размышлять, поздно уже… Софрончук выскользнул в холл. Там их было двое, в одинаковых плащах и темных кепках. Один высокий и худой, другой низенький и толстый. И оба смешно прижимали пальцы к губам, чтобы убедить Софрончука не шуметь. А он первым делом направился к входной двери, ведь лично на стальной засов закрывал, не говоря о хитром французском замке: как открыли-то? Замок был цел, и засов тоже, никаких явных повреждений не было заметно — мистика, да и только. «Во дают ребята!» — уважительно подумал Софрончук.

Но заговорил он только в лифте. Когда двери закрылись, он спросил:

— А до утра подождать нельзя было?

— Вводная была, что вы на рассвете можете за грибами отлучиться, товарищ полковник, — отвечал тот, что повыше.

— Угу, понятно, откуда вводная… А что за цветок вы жене на тумбочку поставили?

— Это чтобы она хорошенько выспалась. Когда вы вернетесь, она, скорее всего, еще спать будет. Даже и не узнает, что вы где-то отсутствовали…

— А проснется — с головной болью небось.

— Нет, это же не хлороформ, товарищ полковник. Новейшая разработка… Все ингредиенты натуральные, органические, безвредные…

— Сыну тоже такой цветок поставили?

— Так точно!

Софрончук только хмыкнул. Но на душе все же было неприятно — хотя сам ведь только вчера размышлял на тему, что офицер «девятки» всегда должен быть готов ко всякому самопожертвованию.

«Самую малость осталось узнать — зачем весь этот цирк понадобился», — думал он, глядя на ночную Москву из окна новенькой «Волги». Судя по тому, как резво она брала с места, машина была из той самой легендарной партии — оборудованных специальными двигателями, заказанными в Германии, на заводе «Мерседес».

Везли, конечно, куда-то за город, но пытаться выяснять, куда именно и зачем, было бессмысленно. Он только спросил: «Что-то я вас, ребята, не видал никогда. Вы из спецотдела, что ли?» Но те в ответ только промолчали. А что, собственно, они могли сказать, если спецотдела официально не существует?

«Сейчас привезут на спецдачу и растворят в своей серной кислоте», — думал Софрончук, но всерьез он в это не верил: его же обещали доставить назад еще до того, как жена проснется…

Ободряло и то, что высокий сел на переднее сиденье рядом с шофером, а низенький-толстенький устроился сзади вместе с Софрончуком. Арестованных, ясное дело, так не возят. А когда перед поворотом на Рублево-Успенское шоссе низенький достал из кармана черную повязку, то Софрончук совсем успокоился. То есть сделал вид, что, наоборот, рассердился, сказал: «Ребята, вы что, совсем сдурели?» Но на самом деле окончательно уверился: отпустят живым. Иначе зачем такие сложности?

«Извините, товарищ полковник, приказ», — пробормотал низенький, плотно завязывая повязку у него на затылке. «Спецобъект», — пояснил высокий.

«Да видал я этих спецобъектов…» — пробормотал Софрончук. Хотел даже матом выругаться, но не стал. Нет, действительно, обидно. Ему, допущенному до святая святых, полковнику «девятки» — повязку на глаза!

«Рублевка, — думал он, — не должно бы здесь объектов спецотдела быть… Здесь дачи политбюро, секретари ЦК, министры живут… «Барвиха». Чего сюда людей с повязками на глазах по ночам возить… Если только не…»

Минут через десять «Волга» повернула резко налево, потом еще раз налево, потом направо. Потом машина остановилась, Софрончука взяли под руки, повели, по лестнице пришлось подниматься — два пролета. Не очень-то ловко это получалось, с повязкой на глазах, несколько раз Софрончук споткнулся, прежде чем наладился переступать со ступеньки на ступеньку вслепую, его сопровождавшие тоже не знали, как толком его тянуть и когда поддерживать, чтобы он не упал.

Наконец пришли — куда-то. Посадили на стул неудобный, с жестким сиденьем. Потом еще минута каких-то переговоров шепотом, кто-то входил, кто-то выходил, двери открывались и закрывались — почти бесшумно, — но все же Софрончук распознавал звуки. Хотелось выругаться громко, устроить скандал, нарушить эту почтительную тишину. Но он, конечно, сдерживался — офицер же все-таки!

А потом кто-то подошел сзади, стал, сопя, развязывать повязку. Долго возился. Наконец — раз, свершилось.

Он сидел посредине небольшой комнаты с наполовину обшитыми деревом стенами. Вдоль стен стояли узкие диванчики, обтянутые материей, какие-то не сочетавшиеся друг с другом столики и другие предметы невнятной, случайной мебели. Но для конспиративного спецобъекта, конечно, слишком шикарно — никаких сомнений: это правительственная дача. «Вот почему повязка — боялись, что я дачу узнаю, догадаюсь, у кого в гостях».

Самое нелепое — Софрончук догадался уже через несколько секунд. У него ведь слух музыкальный и память на голоса отличная. Ну зачем, спрашивается, было огород городить?

В общем, все та же история — про столицу Франции. Почему, спрашивают, Париж по-русски пишется через «ж»? Ответ: а у нас все через «ж».

Выражения звучали специфические.

«Эк-кая херня!» — это же Попов, это он всегда так говорит! Научился якобы у своего таллинского приятеля в молодости. Думает, у него действительно эстонский акцент получается.

Вот и сейчас — орет на всю дачу про «эк-кую». Ну, в самом деле, стоило трудиться, глаза завязывать!

И не Ульянова ли это голос там где-то бубнит? Уговаривает кого-то чего-то не делать, не рисковать. А голос Попова в ответ: да брось ты, чушь собачья! Не боюсь я ничего! И опять про «эк-кую».

Дверь в дальнем углу зала распахнулась, будто от удара ногой, и в комнату ворвалась группа — Попов во главе, за ним — еще один Попов, за ними первый секретарь московского горкома Коломийцев и еще двое каких-то мужиков, которых Софрончук никогда в жизни не видел.

Два Попова практически бежали, остальные еле поспевали за ними.

— Здорово, Софрончук! Учти, Гречихин тоже с нами! На нашей стороне! Понял? Только он спит. Пожилой человек, понимаешь? — орал Попов, приближаясь, как вихрь.