Андрей Остальский - КонтрЭволюция

— Ты слишком много общаешься со специалистами по электронно-вычислительным машинам…

— А с кем мне еще общаться? Так вот, такая программа может и совершенствоваться, и самообучаться — почему бы и нет? Гибко реагировать на меняющуюся обстановку.

Тут Фофанов встал, вернул на место стул, сказал:

— Бред сивой кобылы… Хватит морочить мне голову… Издеваются над пожилым человеком…

И побрел прочь — усталый, больной. Добрел до спальни и улегся там на кровать, не раздеваясь, поверх одеяла. И тут же провалился в глубокий сон без сновидений.

Когда он проснулся, был уже вечер, в комнате и за окнами было темно. «Какая же гадость снится… нейрохирург из шкафа, теории какие-то безумные, полемика с Дарвином… Черт его знает что… но все-таки счастье, что это был лишь сон», — думал Фофанов. Прислушался: через стенку, из гостиной раздавались какие-то непонятные звуки.

Вскочил, подбежал к двери, рывком открыл ее… Горничная взглянула на него удивленно; она убирала со столика, на подносе стояли две грязные чашки из-под чая. «Ну да, моя и Буни, третьей не просматривается… но как странно: явь у меня переходит в сон и обратно… причем как-то слишком плавно», — думал он.

— Григорий Ильич, я тут газету нашла в углу, не знаю, можно выбросить или нет?

— Какую газету?

— Да вот эту.

И она протянула ему номер «Правды». Фофанов взял газету в руки — и оторопел. Поля были все исписаны — тысячами, десятками тысяч нолей. Рука писавшего была не очень твердой — ноли получились самого разного размера и не всегда безупречной формы. Одни опрокидывались набок, другие забирались вверх, третьи падали вниз…

— Сплошные восклицания! — улыбнулась горничная.

— Восклицания?

— Ну да… О, о, о, о!

— Нет, это не восклицания, это…

Фофанов махнул рукой и, не закончив фразы, развернулся и пошел в кабинет. В последний момент обернулся и сказал:

— Выбросьте эту газету, пожалуйста, а еще лучше — сожгите!

Но горничная «Правду», разумеется, не сожгла. А, наоборот, припрятала ее хорошенько. А потом передала начальству — в Девятое управление, вместе с коротким рапортом. Дошла газета до самого Ульянова, который долго ее разглядывал, несколько раз принимался пересчитывать ноли, но все сбивался. Тер голову, шепотом ругался матом. В конце концов плюнул и решил поручить пересчет начальнику штаба.

«Хотел бы я знать, что это значит, — думал он, — скорее всего — ничего. Кроме того, что Фофанов окончательно сбрендил».

В тот же день Фофанов объявил врачам, что прерывает курс лечения в «Барвихе» и переезжает на московскую квартиру. Врачи уговаривали остаться хотя бы еще на несколько дней. Особенно упорствовал заведующий спецкорпусом — толстый и усатый Олег Палыч, которого Фофанов про себя звал Надзирателем. Тот напирал на необходимость обследоваться у невропатолога. Какое-то светило должно было как раз специально явиться из какого-то академического института, чтобы осмотреть Фофанова.

«Ничего, пусть дома меня посетит», — отвечал он. Надзиратель разводил руками, качал головой с осуждающим видом, дескать, вот какие мы капризные и противные, баре из Политбюро. «Что он себе позволяет, — думал Фофанов. — Интересно, со всеми он так или только со мной?» Но вслух ничего говорить не стал, буркнул только «счастливо оставаться» — и уехал. Надеялся, в квартире можно будет отдохнуть от забот медперсонала. И вообще — от чужих лиц.

Но в первую же ночь по возвращении он проснулся от странных звуков. Вроде бы кто-то громко и нахально разговаривал в квартире. То есть поначалу он был уверен, что это продолжение муторного сна, который снился ему с перерывами уже несколько ночей подряд. Но потом засомневался, уж больно четко и явственно слышались голоса, к тому же противные иголочки бегали по левой руке, ныл живот… Традиционные тягостные приметы яви, а не сна. С другой стороны, какие могли быть в спецквартире чужие люди — ведь она так плотно обложена «девяткой», мышь не проскочит, не то что два мужика с басовитыми голосами. Откуда им здесь взяться?

Фофанов напряг слух. Разговор, кажется, шел в соседней комнате, в кабинете, примыкавшем к спальне.

— Я уж не говорю о втором принципе термодинамики, — возмущенно бубнил один из них.

— И не надо, не надо вовсе о нем говорить! — отвечал второй.

«Что за бред!» — возмутился Фофанов. Не выдержал, вскочил с кровати, охнул от боли в колене, но не дал себе спуску, хромая, потащился в кабинет.

Рывком распахнул дверь.

В комнате было темно, только светился экран включенного телевизора.

Передачи никакой в ночное время быть не могло, поэтому картинка отсутствовала, даже настроечной таблицы не было, и экран излучал слабенький серый свет.

«Да, плохи мои дела, Альцгеймер подступает… вот, телик забыл выключить», — думал Фофанов, нащупывая клавишу с надписью «Выкл».

Телевизор захрипел, свет на экране собрался в одну точку и погас вовсе. «То-то же», — громко сказал Фофанов, постоял еще зачем-то несколько секунд, потом повернулся и пошел в спальню. По дороге посмотрел на большие светящиеся часы на стене коридора. Полтретьего ночи! И главное, вряд ли теперь удастся заснуть до утра, в результате весь день теперь будешь разбитым… Забрался в кровать, натянул одеяло по самый нос — в квартире было прохладно, он сам настаивал на том, чтобы не топили сильно, а то вон у Генерального, да и у других, продохнуть невозможно, ходишь потом весь красный, голова болит…

Фофанов повернулся на правый бок, закрыл глаза…

— Вы с Лукой знакомы? — явственно спросил за стенкой давешний низкий голос.

— С Лукой? Ну так… шапочно… Если мы с вами об одном Луке говорим, конечно.

— Ну, разумеется, об одном. О том, который всем Лукам Лука. Всеобщий предок. И зверьков, и людей всех цветов кожи, и комаров, и клопов, и мышей, и нарциссов.

Дальше последовал такой диалог:

— Да, симпатичный был… Хотел сказать: парень, но это было бы слишком фамильярно. Да и неправильно… Но и не девка, конечно… Нечто — живое.

— А я вот утверждаю, что он был, по большому счету, лужей… Лужей, в которой плавало что-то липкое.

— Да хоть и лужей… Это уж кому кем довелось родиться. Не повод издеваться… Расист несчастный!

Фофанов накрыл ухо подушкой, а потому не слышал, что отвечал на это второй голос, тот, что потоньше. И что ему в ответ доказывал первый.

«Маразматик! — клял себя Фофанов. — Наверняка не ту кнопку нажал… Конечно, я телевизором этим редко пользуюсь, программу «Время» всегда в гостиной смотрю, но все же пора запомнить наконец, как он выключается…»

В конце концов не выдержал, вскочил опять, снова пошел в кабинет.

Экран телевизора был темным. Только в дальнем правом углу комнаты что-то мерцало желтенькое. Фофанов подобрался поближе. Свечение исходило от стоявшего на письменном столе здоровенного радиоприемника «Грюндиг Сателлит 6500». Фофанов приковылял поближе, протянул руку, повернул выключатель.