Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeney's

И, разумеется, есть еще „таинственные огни“ — неплохое определение для тех людей, которые непрерывно заезжают в Марфу. Люди вроде Ирвина, Кабакова, Джадда и Питера Ридинга, лауреата гранта Лэннана, сильно пьющего скептика с кредитом в забегаловке „У Люси“, который любит пройтись по поводу чинатийского брюзжания о том, сколько стоят все эти проклятые инсталляции; или, в характерно марфинском стиле, провоцирует своих благодетелей, похваляясь своим стилем жизни. „От меня потребовали ничего не делать. Это мне подходит“. Но многие другие тоже, кажется, нашли свой путь в Марфу. Через несколько недель после конференции визит сюда нанес Сантьяго Хименес — младший, аккордеонист- conjnto , который, вместе со свои братом Флако, является одним из наиболее почитаемых традиционалистов на техасско-мексиканской сцене. Он шел по городу и играл для стариков, для общественных деятелей, ветеранов — для всех, кто хотел слушать. В газете появились необыкновенные фотографии его репетиций с местными музыкантами. Я не знаю, сколько времени он пробыл в Марфе — казалось, он все оставался, и оставался, и оставался, он появился в четырех выпусках „Метки“ и сделался частью города. А потом взглянул в другую сторону и был таков.

Накануне нашей последней ночи Роб Вейнер из Фонда Чинати сказал, что мы можем переехать из мотеля „Гром-Птица“ в здание Фонда. По счастью, раздел философии Джадда, касающийся кроватей, состоит среди прочего в том, чтобы в каждой галерее нашлось место для пары коек. Мы забрались в здание Джона Чемберлена, бывший склад мохеровой шерсти площадью в тридцать тысяч квадратных футов, наполненный скульптурами, которые сделаны из разбитых в авариях автомобилей. „Вам понравится“, — сказал Роб. В два часа ночи я внезапно проснулся. Окна дрожали, воздух вибрировал, рев и свист доносились, казалось, прямо из ванной. Шум все усиливался, и я пришел к уверенности, что что-то вломится сейчас в дверь. „Вставай!“ — закричал я. — Это дух Дональда Джадда!» И пограничный поезд из Эль-Пасо промчался мимо.

Я позвонила сестре и сказала:

— А на что похож выкидыш?

— Что? — переспросила она. — Ох… Похож на месячные, наверное. Сначала спазмы, потом кровь.

— И что с этим делают? — спросила я.

— С чем?

— С кровью и всем остальным.

— Не знаю, — нетерпеливо ответила она. — Я в таких вещах не разбираюсь, я же не врач. Если я и могу что-то подсказать, так только на кого подавать в суд.

— Извини, — сказала я.

— А почему ты об этом спрашиваешь? — поинтересовалась она.

— Просто я кое с кем поспорила. Думала, ты сможешь внести ясность.

— Что ж, надеюсь, ты выиграешь.

Я поехала домой, потому что так велела сестра.

Она позвонила и сказала:

— Сейчас твоя очередь.

— Нет, не может быть, я же вроде только что там была, — возразила я.

— Нет, в прошлый раз ездила я. Я все записываю, у меня неопровержимое доказательство, — сказала она. Она училась на юриста.

— Но, Мич… — Вообще-то ее имя было Мишель, но все звали ее Мич, все, кроме нашей матери, которая считала, что это звучит оскорбительно.

— Лайза, — сказала Мич, — хватит ныть.

Я слышала, как она что-то грызет, может, ручку. Я представила себе сестру — синие пятнышки на губах, и еще одна ручка воткнута в прическу.

— Скоро День благодарения, — напомнила я. — Почему бы нам не подождать и не приехать домой обеим?

— Ты что, забыла? Они же уезжают на праздники во Флориду, к Нэне.

— Мне сейчас некогда. У меня работа, ты же знаешь. У меня своя жизнь.

— А мне сейчас некогда ругаться, я готовлюсь к занятиям, — заявила Мич.

Я знала: она сидит на полу, вокруг разбросаны исписанные бумаги и высятся стопки книжек, из которых со всех сторон свисают, как лишайники, желтые липкие листочки. А Мич посреди всего этого широко раскинула ноги и делает балетные упражнения на растяжку.

Из трубки доносится приглушенное покашливание.

— Вовсе ты не готовишься, — возмутилась я. — У тебя там Нейл.

— Нейл мне не мешает, — сказала она. — Он тихонько сидит в уголке и ждет, когда я закончу. Так ведь, солнышко?

Раздалось послушное мычание.

— Ты зовешь его солнышком? — удивилась я.

— Так ты поедешь домой или нет?

— А я должна?

— Ну, я же не могу заявиться к тебе и вытолкать тебя насильно.

Дело вот в чем: мы с ней когда-то договорились, что будем ездить домой, проведывать родителей, по очереди. Вообще-то родители пока не нуждались в наших заботах, но Мич считала, что нам все равно пора привыкать. В будущем пригодится.

Помолчав минуту, Мич сказала:

— Они решат, что нам на них плевать.

— Иногда мне, наоборот, кажется: они хотят, чтобы мы оставили их в покое.

— Отлично. Отлично. Поступай как знаешь.

— Ох, ну ладно. Я поеду.

Я прилетела домой в четверг ночью. Хотя я заранее попросила родителей не встречать меня в аэропорту, когда я сошла с пандуса, они все равно были там, оба. Единственные неподвижные фигуры во всем терминале, а вокруг них сновали люди с багажом, спешили парочки торопливых стюардесс, катящих за собой крошечные чемоданчики.

На матери было коричневое пальто под цвет волос. Вид у нее был встревоженный. Рядом стоял отец, высокий, слегка покачивающийся на каблуках. На стеклах его очков плясали блики; его джинсам на вид было лет двадцать. Я была бы рада заметить их первой, подойти с непроницаемым лицом, ничем себя не выдавая, как чужая. Однако проделать этот трюк мне еще ни разу не удалось — они всегда замечали меня раньше, начинали улыбаться и раскидывали руки для объятий.

— Это все, что ты привезла? Всего одна сумка?

— Давай я понесу.

— Лайза, милая, ты неважно выглядишь. Как твои дела?

— Да, как дела? Видок у тебя ужасный.

— Ну спасибо, пап.

«Как дела?» — повторяли они снова и снова, дружно пытаясь вырвать сумку у меня из рук.

Дома мама принялась помешивать что-то на плите, а отец прислонился к дверному косяку в гостиной и глядел в окно на задний двор. Он всегда вот так приваливался к косяку, когда разговаривал с матерью.

— Я приготовила этот суп специально для тебя, — сказала мама. — Это тот самый, где надо снимать с помидоров шкурку и вручную вычищать зернышки.

— Мам, зря ты это затеяла.

— Хочешь сказать, суп тебе не нравится? Я думала, ты его любишь.

— Да люблю я, люблю. Но тебе не стоило хлопотать…

— Какие хлопоты?! Мне это в радость.

— Она не ложилась спать до двух часов, все снимала с помидоров кожу, — сообщил отец. — Я прямо слышал, как они кричат в агонии.

— Почем ты знаешь? Ты же спал, — проворчала мама.

— Я встал в полшестого, чтобы прибраться в саду перед работой, — сказал он.

Я выглянула в по-осеннему блеклый двор.