Мелвин Брэгг - За городской стеной

Подарки были завернуты и рассованы по объемистым карманам, и они отправились наслаждаться зрелищам конских соревнований, с трудом протиснувшись возле судейской будки, чтобы занять передние места.

Сильных соперников у Энн Дьювен не было, и она заняла первое место во всех заездах, в которых участвовала. Летний день не спеша клонился к вечеру, и Ричард почувствовал, что его начинают завораживать нескончаемо повторяющиеся движения лошадей и несмолкаемое уютное бормотание громкоговорителя. Человек с микрофоном, казалось, знал все обо всех. Он объявлял, в чем состоит задача, перечислял прошлые победы и стиль езды каждого жокея, тут же сообщал матерям, где можно найти потерявшихся детей, предупреждал зрителей, где нельзя находиться во время соревнований, передавал сообщения полиции, напоминал, где состоится следующая ярмарка, ставил в перерывах между двумя заездами пластинки с бравурными военными маршами и вообще действовал так, словно его единственной заботой было заполнить территорию ярмарки звуками из своего громкоговорителя, а тут еще Уиф непрестанно делился с Ричардом своими впечатлениями от прежних и теперешних ярмарок, воспоминаниями, которые возникали в связи с услышанными именами или увиденными лицами. Уифа знали тут многие, хотя Эннердэйль и не входил в их округ, и поэтому он время от времени покидал Ричарда и протискивался через толпу, чтобы поговорить с окликнувшим его человеком. Он принял угощение — Ричард купил четыре бутылки пива, — и они с удовольствием потягивали его прямо из коричневого горлышка, а солнце тем временем румянило их лица, и грохот грузовиков, ржанье лошадей, громкоговоритель, зазывные голоса торговцев и крики детей сливались мало-помалу в гармоничный гул, который вихрем закручивал жаркий день с той же легкостью, с какой облака скользили по небу над вершинами гор.

Время от времени Ричард, точно очнувшись, вырывался из этого круговорота и тогда начинал видеть только лица. Ему казалось, что эти лица не меняются уже сотни лет: вот, например, эти мужчины, с усилием затаскивающие животных по скользким мосткам, могли с таким же успехом брести и в Кентербери с чосеровским Мельником, так выразительны были их лица и так типичны. Тоненькие наездницы могли, казалось, по десять лет дожидаться в замках суженого или сидеть терпеливо на фоне брауновских пейзажей, усталые, но довольные тем, что уступили настойчивым просьбам портретиста, будто заяц, выпрыгивавшего из-за широкого мольберта; юноши с напомаженными волосами, в костюмах, мешковато сидевших на не вполне сложившихся фигурах, со лбами, пересеченными всего лишь двумя-тремя морщинками, которые подчеркивали, что им еще долго шагать вниз по склону жизни, могли бы маршировать под барабанный бой на любое сражение, от Мурского до Ипрского. Только недоростки, уродцы, от роду проклятые, так долго заполонявшие промышленный и сельский ландшафты и литературу, придавая Англии весьма характерные антропологические черты, только они не бросались здесь в глаза сегодня, хотя мелькавшие то тут, то там бородавчатые носы и непропорционально короткие ноги свидетельствовали о том, что они еще не совсем отошли в область предания.

В Лондоне лица редко занимали его, во всяком случае, не в такой мере. И тем не менее преемственность существовала и в городах, только вечная спешка затуманивала там образы. Быть может, он ощущал все это здесь так остро потому, что подобные лица ассоциировались с его детством, которое, правда, протекало в другой местности, но весьма сходной с той, где он оказался сейчас. Глядя на эти лица, он ощущал связь времен; здесь глаз не натыкался поминутно, как в Лондоне, на стандартный тепличный продукт одного-единственного поколения, в силу своей стандартности потерявший всякую связь и с поколениями предыдущими и с последующими, — изолированная частица, страшащаяся своего одиночества и в то же время гордая им. Здесь он был частью всех поколений; спешить было некуда, все равно все когда-нибудь уйдут в небытие — эта мысль успокаивала и придавала уверенность, он почувствовал, что перестал быть инородным телом в новой среде, избранной им для себя. Прежде этот успокоительный вывод немедленно заставил бы его посмеяться над собой, но сейчас его защитные средства бездействовали. Он в них не нуждался.

Специальное сообщение! Конские соревнования закончены. Сейчас круг будет очищен для гран-парада, за которым последуют игры: бег с картофелиной в ложке, музыкальные ведра и так далее. «Но прежде — подарок всем вам! Давайте-ка от души похлопаем редкому в наше время зрелищу. Пара клайдсдэйлей — серых ломовых лошадей, — убранных так, как это делалось тридцать, даже сто лет назад. Да, дамы и господа! — их выведет и покажет вам мистер Гектор Лоуэл, восьмидесяти одного года, который спас этих лошадок от живодерни и содержит теперь на свои собственные средства, чтобы и другие могли разделить удовольствие, которое испытывает он сам при виде этих благородных животных. Восемьдесят один год, дамы и господа! Давайте похлопаем Гектору и его клайдсдэйлям — вон они появились в том конце поля, у киоска с мороженым. Сейчас я поставлю „Военный марш“ в исполнении оркестра Валлийского гвардейского полка. Вот он! Восемьдесят один год! Гектор Лоуэл!»

— Ты подумай! — сказал Уиф. — Мы с Гектором проработали вместе семь лет в одном местечке — Куртуэйт оно называлось. Восемьдесят один год! Очень может быть! Вот ведь чертовщина какая!

На поле появились две огромные кобылы, которые, наверное, могли бы таскать плуг по двенадцать часов кряду, волочить по раскисшим дорогам пушки, перевозить из одного конца страны в другой имущество целой семьи. Они шли рысцой. В первый момент Ричарду показалось, что их никто не ведет, но потом он заметил пару коричневых штиблет, мелко семенивших между массивными копытами. Трудно было решить, что производит большее впечатление: громадные лошади с гривами, разделенными на пряди и перевитыми гирляндами, хвостами, подстриженными и заплетенными в идеально ровную лоснящуюся косу, отполированными копытами, ноздрями, пышущими жаром, ощутимым даже в этот жаркий день, или сам Гектор — малюсенький, строгий, с седыми вихрами, выбивающимися из-под нового картуза, в коричневой робе, хоть и самого маленького размера, но все равно не по росту длинной; он не уступал в резвости своим лошадям, бежал, подбивая коленями чересчур длинные и широкие штанины, и уголки его губ поочередно подергивались — это он отдавал приказания своим питомицам; он крепко держался за уздечки, высоко подняв руки, и достаточно было одной из кобыл раз мотнуть головой, чтобы он взлетел на воздух, но Ричард был уверен, что даже и тут он задрыгал бы ногами, ругнулся в сердцах и сохранил бы на лице каменное спокойствие.