Мари-Од Мюрай - Oh, Boy!

Кое-что все еще смущало Барта:

– Тогда почему вы говорите ремиссия, а не выздоровление?

– Потому что не знаем, – честно признался Никола. – На сегодня мы уничтожили все лейкемические клетки.

Барту, словно при вспышке молнии, представились родители маленького Филиппа, жмущиеся в коридоре.

– Может случиться рецидив, да?

– Вот именно, – сказал Мойвуазен. – Все это до сих пор довольно загадочно. Можно предположить, что какое-то количество лейкемических клеток, скорее всего, видоизменившихся, остается в заблокированном состоянии где-то в организме. Они как бы спят. Но что-то может их снова активизировать. Поэтому мы и будем делать Симеону поддерживающую терапию. Сначала каждый месяц, потом раз в два месяца, потом раз в квартал.

Он улыбнулся и потрепал Барта по плечу.

– Но перед экзаменами дадим ему передышку. Он хочет получить свою степень бакалавра. Мы все этого хотим. А теперь прошу меня извинить, у меня дела.

И Мойвуазен удалился, широко шагая и чувствуя спиной взгляд Барта.

И вот настал великий день – понедельник. Не только Жоффре, Эвелина и Мария – все отделение профессора Мойвуазена успело привязаться к двум братьям с такой необычной судьбой. И сейчас для всех в этом месте, где шла непрерывная изматывающая война с болезнью, словно выдалась светлая передышка. Пока они ждали санитарную машину, Симеон пожал не меньше десятка рук. Жоффре передал извинения профессора Мойвуазена: тот не мог оставить родителей маленького Филиппа, умершего в эту ночь. Барт почувствовал укол разочарования, которого тут же устыдился.

– Ох, бедные, – сказал он с искренним сочувствием.

Жоффре должен был исполнить еще одно поручение, и оно его изрядно смущало. Он достал из кармана халата запечатанный конверт.

– Профессор велел просил вам передать, – сказал он, протягивая его Барту. – Кое-какие медицинские советы, я полагаю.

В это очень мало верилось.

– Ну да, конечно, – ответил Барт, словно так они и договаривались с Мойвуазеном.

Он с безразличным видом сложил конверт и сунул в карман. Потом посмотрел на младшего брата, от которого болезнь оставила одну тень. На голове у него уже темнел легкий пушок.

– Ну что, цыпленок, пошли?

Машина уже стояла у крыльца. Симеон отказался от помощи санитарки и предпочел плечо старшего брата. И, поддерживаемый Бартом, сошел по ступеням, оставив кошмар позади.

У Барта была только одна спальня. Он хотел уступить ее брату, но Симеон отказался. Ему достаточно было дивана в гостиной и стола, чтобы разложить свои книги и тетради. Одежда так и осталась в чемодане.

– Не стоит и распаковывать, – сказал Симеон. – Все равно через три недели обратно в больницу.

Барт устроился в кресле, и взгляды братьев встретились. В них была одна и та же улыбка, в которой нежность сочеталась с насмешкой.

– Спасибо за все, – сказал Симеон.

– Спасибо за остальное.

«Спасибо за то, что вошел в мою жизнь не дав опомниться. За то, что изменил ее до неузнаваемости и заставил измениться меня». Но такое не скажешь вслух, если ты старший брат, и Барт не сказал. Симеон взялся за книгу.

– Ладно, отдыхай, – сказал Барт, которого ждала другая встреча.

У себя в спальне он достал из кармана конверт, повертел его в руках, помахал им как веером. Он пытался угадать, что там найдет. Приглашение на свидание? Объяснение? Барт распечатал конверт.

«Дорогой г-н Морлеван,

Сожалею, что не смог проводить Симеона. Разрешите же написать вам то, что я хотел бы сказать вам лично. Когда я впервые увидел вас в своем кабинете, я гроша ломаного не поставил бы на вашу братскую преданность. Надеюсь, я не обидел вас, признаваясь в этом теперь, когда события доказали мою неправоту. Через три недели жду Симеона в клинике и буду рад увидеться с вами.

Искренне расположенный к вам,

– Зашибись, – рассмеялся Барт и растянулся на кровати.

Не мог же он рассчитывать, что человек такого масштаба, как Мойвуазен, прям сразу и не устоит перед молокососом вроде него. Никола проявлял осторожность, и правильно делал. Потому что Барт был более чем ветренным. Летучим. В этот же вечер за ужином он осчастливил Симеона обществом своего дружка-вьетнамца. Причем это был даже не изобретатель тамагочи, а один из его семнадцати родичей.

Следующие две недели братья прилагали все усилия, чтобы не сталкиваться лбами. Когда Симеон поднимал глаза от Ницше и видел, что его брат перечитывает «Спиру», он позволял себе только ласково поинтересоваться:

– Ты с первого раза не все понял?

На что Барт не менее ласково отвечал:

– Иди в жопу.

Но, заметив, что Симеон не в восторге от его «увлечений», он теперь старался не приводить их домой, по крайней мере в такие часы, когда это стеснило бы брата. Так что совместная жизнь протекала вполне сносно. Барт нашел себе работу на полставки в одном кафе. А главное, была в их жизни среда – чудесная среда, когда Жозиана, скрепя сердце, доставила к подъезду обеих девочек.

– Смотри, Барт, я принесла тебе Прекрасного принца!

Венеция размахивала чудовищным Кеном, увенчанным короной.

– Нравится? Поцелуй его, поцелуй!

– Покраснел! – взвизгнула Моргана, не менее возбужденная, чем ее сестренка. – Он влюбился! Ну и ну!

Симеон, хоть и был стыдливее сестер, хохотал от души.

– Дураки вы, Морлеваны! – воскликнул Барт, вполне, впрочем, разделяя всеобщее веселье.

Это была ленивая среда, проведенная в четырех стенах, такая короткая и такая долгая среда, когда братство Морлеван смаковало счастье быть вчетвером.

– Два брата – две сестры, – сказала Венеция, показывая четыре пальца.

Это была среда без пау-вау. Для Морганы и Симеона берега детства остались далеко позади. Они очень повзрослели. Но им надо было отдохнуть душой, освежиться, и они долго сидели в обнимку на диване, глядя, как Барт и Венеция играют.

Это была среда без будущего, потому что Жозиана сделала все от нее зависящее, чтобы не допустить дальнейших свиданий.

За три дня до следующей госпитализации Барт отвел Симеона на анализ крови. В лаборатории их сразу узнали и скорее подставили стул… Барту. Результаты анализа представляли двойной интерес. Во-первых, они должны были показать, подтверждается ли ремиссия, а во-вторых – позволяет ли общее состояние Симеона, в частности, уровень лейкоцитов, провести недельный курс химиотерапии. На обратном пути Симеон почувствовал слабость, одышку – все-таки он быстро уставал. Его даже пару раз покачнуло. На переходе мальчик вдруг остановился посреди проезжей части.

– Подожди, – сказал он Барту.

Старший брат мог бы предложить взять его под руку. Но на людях, посреди улицы, Симеон отказался бы, и Барт прекрасно знал почему. Так что он просто стоял рядом, пока Симеон не оправился, а потом они пошли дальше.