Мари-Од Мюрай - Oh, Boy!

Семейное сборище, которое никто не хотел называть психотерапией, состоялось в среду. Барт шел туда как на эшафот, закомплексованный, чувствуя себя беззащитным и заранее признанным виновным. Он мрачно посмотрел на старшую сестру и даже не стал с ней здороваться. Поцеловал девочек и уставился на психолога с такой враждебностью, словно ждал, что она сейчас будет делать ему лоботомию. Венеция сосчитала стулья, которые Доротея расставила по кругу.

– Шесть! – крикнула она. – Барт, сядешь со мной?

Ей это представлялось чем-то вроде игры в музыкальные стулья, и девочка ожидала от сеанса массу удовольствия. Все уселись. Доротея окинула взглядом круг, отмечая про себя: Моргана устроилась рядом с Симеоном; Симеон при Бартельми, как защитник; Венеция по другую сторону Барта; Жозиана между Венецией и самой Доротеей; и опять Моргана, отправная точка этого собрания.

– Рисовать будем? – тут же спросила Венеция, имевшая уже опыт по части психотерапии.

– Мне не слишком удаются чертики, – попыталась сострить Жозиана. – Если не ошибаюсь, мы собрались поговорить?

Она взглянула на психолога.

– Вы хотите поговорить? – подхватила Доротея.

Жозиана забила отбой:

– Лично я – не особенно!

Симеон дал себе три секунды, чтобы собраться, и взял дело в свои руки:

– Я думаю, мы собрались, чтобы обсудить вопрос с нашей опекой. Он осложняется соперничеством между Жозианой и Бартельми. До сих пор судья по делам несовершеннолетних выслушивала в основном взрослых. Я думаю, что сегодня хорошо было бы выслушать и самых младших.

– Вот речь, достойная твоей репутации, – польстила ему Жозиана. – Однако мне хотелось бы кое-что уточнить. Я не считаю, что между мной и Бартельми существует какое-то соперничество.

– Да неужели? – вскинулся Барт. – Ты с самого рождения стараешься меня задавить, и никакого соперничества?

Симеон закрыл глаза, уже чувствуя смертельную усталость. Хорошенькое начало психотерапии.

– Да ты с самого рождения изображаешь из себя жертву, – парировала Жозиана. – Никто не заставлял тебя быть тем, кто ты есть.

– И кто же я есть, по-твоему? – заорал Барт.

– Мне больше нравится, когда рисуют, – плаксивым голосом сообщила Венеция.

Все замолчали.

– Во-первых, я не изображаю жертву, – надувшись, буркнул Барт. – Я и есть жертва.

– Вы жертва? – подхватила психолог, решив, что нащупала нужную нить.

– Меня отец бросил.

– Опять начинается! – вздохнула Жозиана. – Да нас тут всех отец бросил!

– Мне хуже, – уперся Барт. – Меня он вообще даже видеть не захотел.

– Естественно, – сказала Жозиана. – Он и не знал, что мама беременна, когда ушел.

– Что-о?

Барт уставился на нее округлившимися глазами. Всю жизнь он слышал, что Жорж Морлеван бросил беременную жену.

– Ну да, она была беременна тобой, но сама еще этого не знала, – пояснила Жозиана. – Твой отец исчез 31 декабря. Я это хорошо запомнила, потому что мы ждали его, чтобы встретить Новый год. А ты родился 23 сентября. Так что мама забеременела как раз перед тем, как муж ее бросил.

– Но значит, – голос Барта сорвался, – значит, он и не подозревает о моем существовании!

– Везет же некоторым, – пошутил Симеон.

Новость открывала перед Бартом такие перспективы, что он пропустил насмешку мимо ушей. Он всегда думал, и мать его не разубеждала, что Жорж Морлеван сознательно покинул жену беременной. И по детскому эгоцентризму сделал вывод, что отец ушел, потому что не хотел видеть его, Барта.

– Он не знает о моем существовании, – повторил он, как завороженный.

– Как бы то ни было, эту страницу давно пора перевернуть, – сказала Жозиана. – И был он изрядный негодяй.

– Мой отец? – пробормотал Симеон.

– Мне очень жаль, но так и есть. Этот человек бросил меня после того, как признал своей дочерью, бросил мою мать, вас всех бросил…

– Мне-то, оказывается, его не в чем упрекать, – хихикнул Барт.

– Мне тоже, – поддержал его Симеон. – Прежде всего, мы ведь не знаем, что с ним случилось. А потом, как говорил Гете: «Человек не может стать взрослым, пока не поймет своих родителей и не простит их».

– Запасаемся к экзаменам цитатами из классиков? – съязвила Жозиана.

Она никак не могла выбрать тон с Симеоном и сбивалась то на лесть, то на колкости.

– Я хотела сказать…

Моргана воспользовалась паузой, чтобы высказаться. Девочка, про которую все забывали, зажатая между братом-вундеркиндом и сестрой, так легко покоряющей все сердца.

– Я хочу сказать, я не хочу, чтобы меня разлучали с Симеоном, потому что Симеон – моя половинка. Если одну половинку разлучить с другой…

Моргана переводила взгляд с одной своей раскрытой ладони на другую. Она показала всем левую:

– …тогда эта половинка тоскует и живет только наполовину.

Это признание в любви было таким искренним и серьезным, что у психолога язык не повернулся подтолкнуть девочку к диалогу своим обычным способом.

– А знаешь, после того как я дал свою кровь Симеону, – сказал Барт, – мы с ним тоже теперь пополам-напополам.

– И ты тоже моя половинка, Моргана, – сказал Симеон.

– А я – всехняя половинка, – заявила Венеция, не желая остаться в стороне при дележке.

Жозиана и Бартельми искоса глянули друг на друга.

– А у меня… – начал Барт.

«Не пройдет номер», – подумал он, прочищая горло.

– … у меня… э-э… Жозиана – моя половинка.

Наступило молчание, которое словно чего-то ожидало. Жозиана смотрела на Бартельми с улыбкой, лишь слегка ироничной.

– Что-то я не поняла правила игры. Мне надо сказать, что я твоя половина, или что ты – моя?

– Как хочешь, так и говори, – буркнул Барт.

Доротея затаила дыхание. В семейной психотерапии бывают моменты магии, когда каждый может найти для себя верный путь.

– Я Барту наполовину сестра, – сказала Жозиана. – И с этого дня, 13 июня…

Она взглянула на часы.

– …с 15:32, я это принимаю.

Симеон обернулся к сестренке:

– Браво!

К сожалению, Моргана испортила эффект, внезапно разразившись рыданиями:

– Я хочу… хочу… чтобы все… все…

– Встряхните ее, – посоветовал Барт. – Ее надо встряхивать.

– Чтобы все друг друга люби-и-или!

Барт вскочил и начал трясти ее как грушу.

– Что ты делаешь, ужас какой! – закричала Жозиана.

Ошеломленная Доротея собиралась вмешаться, но всхлипывания Морганы уже стихали. Барт, довольный собой, оглянулся на старшую сестру:

– Видишь, ее надо встряхивать.

– Зашибись! – громогласно восхитилась младшая представительница семейства Морлеван.

Десять дней спустя Барт провожал брата на первый экзамен. По философии. Письменная работа на четыре часа. Симеон, бледный, наголо обритый, дышал часто и неровно.

– Справишься? – спросил Барт, нервничая, как самая полоумная мамаша.