Эмма Хили - Найти Элизабет

– Черт побери! – говорю я и опускаюсь на колени, чтобы их собрать. Моя левая рука не двигается. Она замотана белыми бинтами. Не понимаю почему, я чувствую себя отлично. Может быть, Кэти снова выступила в роли медсестры? Нет, самой мне так никогда не завязать. Тяну за кончик бинта и сматываю его. При этом на пол падает полоска пластмассы. Рука выглядит бледной и так, как будто ее кто-то жевал. Кэти слишком туго затянула повязку. Надеюсь, она не станет медсестрой. Начинаю собирать с пола бумажки. Внезапно большой палец пронзает боль. Я вскрикиваю.

В комнату вбегает Хелен.

– Что случилось? – задыхаясь от бега, спрашивает она.

– Моя рука, моя рука, – твержу я и взмахиваю рукой. Сейчас она не очень болит, и я пытаюсь согнуть палец, однако лишь одно воспоминание заставляет меня снова вскрикнуть.

– Я же сказала тебе не снимать бинт, – говорит Хелен. – Черт побери, мам! – Она крепко берет меня за запястье и снова накладывает повязку. – Что это делают на полу твои записки?

Я смотрю на бумажки у себя под ногами. На одной из них какой-то список.

– Я не хочу в дом престарелых, Хелен, – говорю я.

– Тебя никто не собирается туда отправлять, – отвечает дочь.

Я киваю, но продолжаю смотреть на лежащий на ковре список. Хелен тоже смотрит на него.

– Это твой список, – говорит она. – Для… – Она замолкает и прищуривается. – Разве ты не помнишь? Не помнишь, что ты искала?

Я вынуждена повернуть голову, чтобы хмуро посмотреть на нее, но мышцы шеи все еще напряжены. Что же такое могла я искать?

– Элизабет, – говорю я и неожиданно ощущаю, что мои конечности сделались какими-то невесомыми. Спина выпрямляется, и я улыбаюсь.

– Ну вот, готово. – Хелен заканчивает накладывать повязку, собирает бумажки, передает их мне и целует меня в макушку.

– Значит, это НеЭ, – говорю я, все еще улыбаясь, и кладу листок возле телефона. – «Нет Элизабет».

Хелен встает.

– Пойду заварю чай, – сообщает она.

– А тосты будут?

Тосты были едва ли не единственным, что мама разрешала мне есть в то лето. Я была больна, и мне обычно давали жиденький супчик и один сухой тост. Иногда я ела рисовую кашу. А в тот вечер, когда она принесла мне баранью отбивную, я уже шла на поправку.

– Не знаю, заслужила ли ты это угощение, – сказала она, поставив мне на колени поднос. – Ты ведь на завтрак ешь только хлеб с джемом.

– Но ведь я ела на завтрак кашу, – ответила я, чувствуя, как от запаха мяса во рту у меня собирается слюна. – Ты сама мне ее давала.

– Да, но как только я пошла в бакалею, ты тайком юркнула вниз за хлебом и джемом, и половина булки куда-то исчезла.

– Мам, это не я…

– Мод, моя дорогая, ты можешь брать все, что хочешь, я рада, что к тебе вернулся аппетит, но мне приходится рассчитывать питание точно по нашим продуктовым карточкам и поэтому…

– Мама, послушай, – я стою на своем, – я не брала хлеб. Это не я.

– Странно. Но твой отец тоже его не брал. Неужели ты думаешь, что это Дуглас берет еду? Но это не в его духе.

Конечно, вряд ли это он, но другого объяснения нет.

– Мне кажется, что он мог вернуться домой, сделать сэндвич и взять его с собой утром на работу, – высказываю я предположение.

– Я приготовила ему хороший завтрак, – возразила мама с оскорбленным видом. – Я никогда не отпускаю его или твоего папу на работу без завтрака.

Я пожала плечами.

– Может быть, он взял его для кого-то другого.

– Ты хочешь сказать, что он кого-то подкармливает?

– В доме кто-то был, – говорю я, держась за перила. Почему мне никто не верит?

– Я верю тебе, мама, – отвечает Хелен. – Но это всего лишь социальный работник, новый социальный работник, только и всего. Она не грабитель. Нет смысла вызывать полицию. Забудь об этом.

Хелен отходит в сторону, и я вижу, как она протирает тряпкой плинтус. Ее размеренные движения напоминают спортивную гимнастику. В детстве мы тоже должны быть делать такие упражнения – например, наклоны, чтобы талия оставалась стройной. Нам всегда показывали, как где-нибудь на стадионе женщины одновременно выполняют эти наклоны. При этом они улыбаются. Лично мне было не до улыбок. Хелен идет протирать плинтус в гостиной, и я отправляюсь вслед за ней.

– Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре! Улыбаемся, девушки!

– О чем ты?.. Это было крайне неприятно. Одному богу известно, что она подумала. Ты ведь фактически обвинила ее. Сказала всем, будто тебя обворовывают. Что тебя обворовывает социальный работник, – добавляет она, и я непонимающе смотрю на нее.

– А что бы ты сделала, если бы пришла к завтраку и увидела в кухне постороннего человека?

– При чем здесь посторонний человек? Она социальный работник.

– Да, да, так она и сказала. Но откуда мне было знать, что она говорит правду? Да она могла быть кем угодно.

Хелен выпрямляется, опускает руки и выходит из комнаты. Это, видимо, должно что-то означать. Я на цыпочках следую за дочерью по ковру, стараясь двигаться осторожно, чтобы не поскользнуться.

– Я даже в собственной постели не чувствую себя в безопасности, – говорю я, хотя уже не помню, в чем именно состоит опасность. Наверняка это не опасность перевернуться и упасть с кровати. – Хелен, скажи, где безопаснее всего выращивать кабачки?

Она не отвечает, и когда я вхожу в холл, вижу, что там никого нет.

– Куда ты ушла? – спрашиваю я. – Почему ты все время от меня прячешься?

– Я не прячусь, – отвечает Хелен, выходя из столовой. – Я пытаюсь стереть со стен землю. Она у тебя повсюду. Снова ты натащила в дом грязи. Не знаю, откуда ты ухитряешься ее приносить.

Хелен оттирает тряпкой нижнюю часть стены и переходит к лестнице. Она упруго шагает по ступенькам вверх, и мне видны ее пятки. Я медленно следую за ней, стараясь ставить ноги так же, как и она. Как это удобно – идти за кем-то следом! Ты видишь ступеньки и можешь спокойно ставить на них ноги, потому что до тебя это уже сделал другой человек. Я смотрю в оба и все же упускаю момент, когда Хелен останавливается, и натыкаюсь плечом на ее бедро.

– Мама, может, ты перестанешь ходить за мной по пятам? – говорит она. – Оставайся в кухне, я через минуту вернусь.

Я возвращаюсь обратно и выглядываю сквозь окно в сад.

На лужайке сидит кошка. Я пытаюсь открыть для нее заднюю дверь, но дверная ручка не поворачивается.

– Ты оставила меня на произвол судьбы, – сообщаю я, когда Хелен возвращается на кухню. – С этими хлипкими замками в дом может зайти кто угодно, а эта дверь сделана из бакелита, и от нее никакого толку.

– Деревянная дверь давно сгнила. Какой от нее был толк?

– И я хочу, чтобы с наружной двери сняли эту штуку. К ней подходит любой ключ.

– Неправда, если у тебя есть код, дверь никто не откроет.