Джоджо Мойес - Корабль невест

— Нет, я…

— Ой, и что же вы сделаете, морпех? Доложите капитану? Типа шлюха она и есть шлюха. Что с нее взять?

При этом слове оба замолкли. Она нервно прикусила губу. А он стоял рядом, расправив плечи, словно нес караул.

— Зачем вы так со мной говорите? — тихо спросил он.

— Потому что я устала, морпех. Устала оттого, что каждое мое движение осуждается невежественными людьми, которые считают меня ущербной.

— Я вам не судья.

— Черта с два не судья! — внезапно рассвирепела она. — Я больше не собираюсь объяснять, что к чему, если они не считают необходимым видеть…

— Фрэнсис…

— Вы не лучше всех остальных. А мне почему-то казалось, что вы другой. Мне казалось, вы понимаете, что я собой представляю. Бог его знает почему! Бог его знает, почему я именно вам решила доверить свои чувства, которые вы не способны…

— Фрэнсис!

— Что?

— Я сожалею о том, что сказал. Я просто увидел вас… и… Мне очень жаль. Правда. Просто столько всего сразу навалилось… — Он замолчал. — Послушайте, я хочу, чтобы вы кое-что знали. Именно поэтому я и пришел. На войне я делал такие вещи… за которые мне сейчас стыдно. И я не всегда вел себя так, что люди — люди, не знающие обстоятельств дела, — меня одобрили бы. Но это относится и ко всем из нас, даже, быть может, и к вашему мужу. — (Она молча смотрела на него.) — Это все, что я хотел вам сказать, — закончил он.

У нее разболелась голова. Она оперлась о стенку, ей казалось, что пол ходит ходуном.

— Мне кажется, вам лучше уйти. — Она не могла заставить себя посмотреть на него, хотя и чувствовала на себе его взгляд. — Спокойной ночи, морпех.

Она подождала, пока его шаги не затихнут в конце коридора. Качка никак не отразилась на их ритмичности, и она прислушивалась к их мерному звучанию, пока наконец хлопнувшая крышка люка не сказала ей, что он ушел.

Тогда она зажмурила глаза, крепко-крепко.

В центральном машинном отделении, под ангарной палубой, треснула форсунка номер два топливного насоса высокого давления, обеспечивающего подачу топлива в паровой котел, — возможно, вследствие износа, слишком сильной нагрузки или злого умысла корабля, мстившего за то, что его собираются отправить в утиль. Крошечная щелочка, длиной, наверное, не больше двух сантиметров, но этого оказалось достаточно, чтобы из нее сначала вытекло сжиженное топливо — пузырящееся, темное, как слюна в уголках рта пьянчуги, — которое тут же распылилось.

На глаз невозможно найти слабые места в двигателе корабля — места, где небольшие участки металла с трещинами или чрезмерным напряжением в точке соединения нагреваются до запредельных температур. И если их невозможно определить с помощью многочисленных измерительных приборов машинного отделения или даже просто прощупать через тряпку, то иногда удается обнаружить чисто случайно — по следам вытекшего топлива.

Оставшийся без присмотра центральный двигатель «Виктории», который за это время успел накалиться докрасна, продолжал реветь. В воздухе висели микроскопические, невидимые глазом частички топлива. А затем выпускной канал в нескольких дюймах от треснувшей форсунки ярко вспыхнул — словно злобный дьявольский глаз, — воспламенился и бабахнул.

Дурак. Чертов дурак. Найкол замедлил шаг возле склада со штормовками. Последняя ночь — а потом она навсегда покинет корабль, последняя ночь, когда он мог сказать ей, как много она для него значит, а вместо этого повел себя как надутый осел. Ревнивый подросток. И своим поступком он показал, что ничуть не лучше всех этих фарисействующих дураков на этой старой дырявой посудине. Ведь он мог сказать ей тысячу приятных вещей, улыбнуться, проявить хоть каплю понимания. Тогда она бы знала. Хотя бы знала. «Вы не лучше всех остальных», — сказала она. И, что самое неприятное, он об этом давно догадывался.

— Пропади оно все пропадом! — выругался он, саданув кулаком в переборку.

— Тебя что-то беспокоит, морпех? — Тимс загородил ему проход, на кочегаре был комбинезон сплошь в пятнах от горюче-смазочных материалов, но в выражении его лица крылось нечто еще более взрывоопасное. — В чем дело? — вкрадчиво спросил Тимс. — Стало некого наказывать?

Найкол бросил взгляд на окровавленные костяшки пальцев.

— Занимайся своим делом, Тимс. — Он чувствовал, как в груди поднимается гнев.

— Занимайся своим делом?! Да кем ты себя возомнил? Командиром корабля?

Найкол оглядел пустой коридор за спиной у Тимса. На палубе G не было ни одной живой души. Все, кроме вахтенных, были на танцах на ангарной палубе. Интересно, давно ли Тимс здесь стоит?

— Тебя расстраивает твоя дама сердца, да? Неужто никак не может покончить со старым? А ты, бедолага, так на это надеялся! — (Найкол сделал глубокий вдох. Прикурил сигарету, зажав спичку между большим и указательным пальцем, сунул коробок в карман.) — Типа хочешь, но не можешь?

— Тимс, ты, наверное, считаешь себя большим человеком на этом корабле, но всего через пару дней ты, как и все остальные, станешь очередным безработным матросом. Нолем без палочки. — Он старался говорить спокойно, но чувствовалось, что его голос дрожит от едва сдерживаемой ярости.

Тимс скрестил на груди могучие руки и откинулся назад, покачиваясь на каблуках.

— Может, ты просто не ее тип? — Он поднял подбородок и осклабился, словно его внезапно осенило. — Ой, извиняюсь, совсем забыл. Ей ведь любой сойдет, были бы денежки…

Похоже, Тимс ждал первого удара, поскольку ловко уклонился. Второй удар он блокировал апперкотом, заставшим Найкола врасплох и вмазавшим его в стенку.

— Ну что, думаешь, твоя маленькая потаскушка по-прежнему будет считать тебя красавцем, морпех? — Его слова разили наповал, заглушая гул двигателей, звуки музыки с ангарной палубы, лязг найтовых цепей. У Найкола кровь стучала в висках. — А может, она понимает, что ей нужен другой мужик? На что ты ей сдался такой, весь из себя правильный, чистенький да аккуратненький?! — (Найкол чувствовал горячее дыхание кочегара, чувствовал исходящий от него запах машинного масла.) — Она сказала тебе, как ей нравится это дело, а? Сказала тебе, как ей нравится чувствовать мои руки на своих сиськах, как нравится…

С глухим рычанием Найкол накинулся на Тимса, и они оба рухнули на пол. Найкол наносил удары вслепую, куда попало. Он увидел, что Тимс вывернулся, увидел занесенный над ним увесистый кулак. Но ему было плевать на опасность, он вошел в такой раж, что уже не мог остановиться. Он даже не чувствовал ударов, сыпавшихся на него градом. Глаза застилал кровавый туман, он вкладывал в работу своих кулаков все обиды и разочарования последних шести недель — нет, последних шести лет — и чертыхался сквозь стиснутые зубы. И нечто аналогичное — возможно, унижение в присутствии женщины, возможно, потраченные впустую двадцать лет службы — придало новый импульс его ярости. Они дрались не на жизнь, а на смерть и в горячке боя не услышали сигнала сирены, хотя громкоговоритель был совсем рядом.