Джеймс Боллард - Кокаиновые ночи

Вдоль шоссе располагались пенсионерские пуэбло, безжизненные, давно уснувшие и погруженные в вечный, нескончаемый сон под солнцем. Этим поселениям не суждено было пробудиться никогда. Всякий раз, когда я ехал по побережью в Марбелью, у меня возникало ощущение, что я попал в некий таинственный мир, доступный пониманию невропатолога, но никак не автора туристических рекламных проспектов. Белые фасады вилл и многоквартирных домов казались застывшими, материализовавшимися глыбами времени. Здесь, на Коста-дель-Соль, ничего никогда не произойдет, обитатели пуэбло уже превратились в призраков.

Эта медлительность, наводившая на мысль о нетающих полярных льдах, каким-то образом сказывалась на моих попытках освободить Фрэнка из тюрьмы Сарсуэлья. Через три дня после похорон Биби Янсен я выехал из отеля в Лос-Монтеросе, чтобы привезти в Марбелью чемодан со свежей одеждой для Фрэнка. Этим утром он должен был появиться в суде. Я упаковал чемодан в его квартире в клубе «Наутико» после тщательных поисков в платяном шкафу. Там были рубашки в полоску, темные туфли и строгий костюм, но все эти лежащие на постели вещи казались маскарадным нарядом, который Фрэнк только что сбросил. Я рылся по ящикам, перебирал и отвергал галстуки, но никак не мог выбрать. Реальный и еще более неуловимый Фрэнк, казалось, окончательно повернулся спиной и к этой квартире, и к ее пыльному прошлому.

В последний момент я швырнул в чемодан несколько ручек и блокнот – последний по совету сеньора Данвилы – в тщетной надежде убедить Фрэнка отказаться от признания. Фрэнка должны доставить из Малаги, чтобы он присутствовал на судебном слушании отчета об официальном опознании пяти жертв пожара, проведенной инспектором Кабрерой и его патологоанатомами. После этого, как сказал мне сеньор Данвила, я смогу поговорить с Фрэнком.

Ставя машину на парковку в узкой улочке позади здания суда, я обдумывал, что именно ему сказать. Больше недели любительских расследований не дали мне ничего. Я наивно полагал, что единодушная вера в невиновность Фрэнка, разделяемая его друзьями, каким-то образом поможет установить истину, но это единодушие только окружило убийство Холлингеров еще одним покровом таинственности. Вместо того чтобы открыть замок тюремной камеры Фрэнка, мое расследование повернуло ключ в этом замке еще на один оборот.

Тем не менее тот, кто убил этих пятерых людей, наверняка все еще разгуливал по улицам Эстрелья-де-Мар, все еще наслаждался суши и читал «Монд», все еще пел в церковном хоре или лепил из глины на курсах скульпторов.

Словно никто не осознавал этой очевидной истины, слушание в суде магистрата разворачивалось своей бесконечной чередой, какой-то немыслимой лентой Мёбиуса, таинственные витки которой разматывались в одном направлении, потом в другом и возвращались в исходные точки. Юристы, как и журналисты, умеют топтаться на месте, переливать из пустого в порожнее и опровергать собственные доводы. Я сидел на слушании рядом с сеньором Данвилой всего в нескольких ярдах от Фрэнка и его переводчика, а патологоанатомы давали показания, покидали свидетельское место, затем снова давали показания, по косточкам разбирая тело за телом, живописуя смерть за смертью.

Горя желанием поговорить с Фрэнком, я удивлялся тому, как мало он изменился. Я ожидал, что он похудеет и сникнет за долгие серые часы пребывания в одиночной камере, что его лоб избороздят морщины, ведь его упорство в этом абсурдном блефе, несомненно, требовало колоссального напряжения. Он побледнел, так как следы загара почти исчезли с его лица, но выглядел уверенным и ничуть не встревоженным. Фрэнк одарил меня дежурной улыбкой и попытался было пожать мою руку, но его быстро остановили конвойные. Он не принимал участия в судебной процедуре, но внимательно слушал переводчика, всем своим видом подчеркивая перед судьями магистрата свою роль в описываемых событиях.

Покидая зал суда, он ободряюще махнул мне рукой, как будто мне предстояло последовать за ним в кабинет директора школы. Я ждал, сидя на жесткой скамейке в коридоре, уже твердо решив, что постараюсь избегать прямой конфронтации с братом. Бобби Кроуфорд был прав, когда говорил, что инициатива принадлежала Фрэнку. Если мне удастся подыграть его выходкам, то я, может, и сумею узнать, что он задумал.

– Мистер Прентис, я должен попросить извинения…

Ко мне спешил сеньор Данвила. Судя по его скорбному лицу, он был еще более взволнован, чем обычно, словно произошла какая-то новая неприятность. Адвокат беспомощно разводил руками, будто искал выход из этой ситуации, осложнявшейся с каждой минутой. Подойдя ко мне почти вплотную, он повторил:

– Сожалею, что заставил вас ждать, но возникла небольшая проблема…

– Сеньор Данвила?… – Я попытался успокоить его.– Когда я смогу повидаться с Фрэнком?

– У нас затруднение.– Сеньор Данвила, казалось, искал свои отсутствующие портфели, страстно желая хоть чем-нибудь занять руки.– Мне трудно говорить. Ваш брат не желает вас видеть.

– Почему? Я не могу в это поверить. Это какой-то абсурд.

– У меня такое же мнение. Я расстался с ним минуту назад. Он заявил об этом совершенно определенно.

– Но почему? Ради всего святого… Только вчера вы говорили мне, что он согласен.

Данвила сделал умоляющий жест в сторону статуи в нише, призывая в свидетели гипсового рыцаря.

– Я говорил с вашим братом вчера и позавчера. Он не отказывался вплоть до последнего момента. Я очень сожалею, мистер Прентис. Видимо, у вашего брата есть свои причины. Я могу только давать ему советы.

– Это нелепо…– Я сидел на скамье, внезапно ощутив страшную усталость.– Он решил осудить себя сам. А как насчет залога? Что, если мы предложим выпустить его под залог?

– Это невозможно, мистер Прентис. Пять убийств и признание вины.

– Мы можем объявить его психически неуравновешенным? Доказать, что невменяемость лишает его права выступать в суде?

– Слишком поздно. На прошлой неделе я консультировался с профессором Хавьером из института Хуана Карлоса в Малаге, выдающимся судебным психологом. С разрешения суда он согласился освидетельствовать вашего брата. Но Фрэнк отказался повидаться с ним. Он настаивает, что он в совершенно здравом уме. Мистер Прентис, я был вынужден согласиться с ним…

Ошеломленный всем этим, я ждал возле здания суда, надеясь увидеть Фрэнка, когда его поведут к одному из полицейских фургонов, чтобы доставить обратно в Малагу. Но по истечении десяти минут я сдался и вернулся к своей машине, чувствуя себя глубоко оскорбленным. Отказ Фрэнка был не только развенчивал меня, лишая моей традиционной роли старшего брата-защитника, но и явно давал мне понять: «Убирайся из Марбельи и Эстрелья-де-Мар!» Извращенная логика моего брата прямой дорогой вела его к десятилетиям заключения в провинциальной испанской тюрьме, к тяжелому испытанию, которого он, видимо, жаждал всей душой.