Джессика Брокмоул - Письма с острова Скай

Последние несколько месяцев были тяжелыми по многим причинам, но теперь сквозь тучи проглянул луч солнца, и я могу смять те стихи, что писала с декабря, и выбросить их в огонь.

Зима — медленное время года, занятое сидением у огня, чтением и стихами. Я пробую заинтересовать поэзией детей, но, увы, никакого результата. Тебе разрешено читать книги?

Я содрогаюсь, думая о том, что ты в плену, но не могу не радоваться, что ты жив и через какое-то время, будь на то воля Бога, окажешься в моих объятиях.

7 февраля 1917 года

Сью!

Мне позволено отправлять только два письма в месяц (не более шести страниц) и четыре почтовые карточки. Я не могу не писать время от времени матери, Иви и Харри, так что на твою долю придется совсем не так много писем, как раньше, но они будут столь же полны моей любовью.

Насколько мне известно, ты можешь присылать любое количество посылок без ограничений. Спасибо, что предложила прислать что-нибудь, так как многого не хватает. Когда я попал в плен, моей сумки при мне не было, поэтому я остался даже без предметов первой необходимости: без гребня, зубной щетки, мыла, запасных носков и рубашки. Пока приходится все это одалживать. Сумеешь ли ты прислать одеяло? И книги! Абсолютно любые книги, какие только попадутся тебе под руку. Пока что я читал и перечитывал два твоих последних, дорогих моему сердцу письма (остальные в моем вещмешке, надо будет написать об этом Харри). Все, что у меня с собой было, — это твоя фотография и «Нега» во внутреннем кармане куртки, но с этими двумя вещицами я мог бы годами жить на хлебе и воде.

Много бы я сейчас отдал ради того, чтобы все опять стало так, как тогда в Эдинбурге: только ты, я и тихое местечко. Лишь ты и я.

Я люблю тебя,

P. S. Как ты себя чувствуешь? Ты не сказала ничего о малыше.

Остров Скай

28 февраля 1917 года

Я постаралась собрать посылку как можно скорее и очень надеюсь, что ничего не забыла из того, о чем ты просил: несколько пар носков (у меня уже была навязана для тебя целая корзина шерстяных носков, так что в них у тебя не будет недостатка, любимый мой!); мужские рубашки — единственная разновидность, что нашлась в Портри; гребень, зубная щетка и зубной порошок; мыло; носовые платки. Я подумала, что тебе могли понадобиться бритвенные принадлежности, но не знала, разрешаются ли они вам. Одеяло я взяла со своей кровати.

Харри уже позаботился о твоем вещевом мешке. Когда он решил, что ты не вернешься, то все запаковал и отправил твоей матери. Отложил только «Гека Финна» и Библию — эти книжки он прислал мне. Он все понимал и догадался, какие из твоих вещей мне захочется сохранить больше всего. Знаю, что компания Гекльберри Финна тебе сейчас гораздо нужнее, чем мне. И у меня есть свой экземпляр. Так что его я возвращаю тебе.

Также я успела оглядеть свои полки и отобрала для тебя Байрона и Плутарха, дополнила их ужасными грошовыми книжонками, что сумела найти в городе. Жаль, что так мало влезло в посылку, — почти все место заняло одеяло. Внутрь Байрона я засунула немного писчей бумаги и пару карандашей. Библию я хотела бы пока оставить себе, если ты не против. Считай ее парой своих носков.

Я никогда не перестаю думать о тебе и желать, чтобы ты был здесь.

С любовью,

P. S. Я больше не беременна. Может, это к лучшему.

16 марта 1917 года

Моя дорогая Сью!

Огромное спасибо за посылку. Все отлично подошло, особенно носки.

Здесь все не так уж плохо. Пожалуюсь лишь на то, что во всем лагере я единственный американец. Нет даже ни одного англичанина, с которым я мог бы поговорить, только французы, русские да поляки. Кое-кто из французов понимает немного по-английски, и я выучил несколько русских слов, но этого, конечно, недостаточно.

А потому, Сью, скажу, что все книги просто идеальны. Даже «грошовые книжонки». Недостаток чтения сводит меня с ума. Те из нас, у кого есть склонность к литературе, прочитывают залпом все, что имеет отношение к словам, а потом еще перечитывают до бесконечности. Я уже проглотил все французские книги, что есть в лагере. Всякий раз, когда в посылке будет свободное местечко, пожалуйста, моя дорогая девочка, вкладывай туда пару томиков для меня. Буду рад всему. И я пошел бы на что угодно ради номера-другого «Чикаго трибьюн». Увы, об этом пока можно только мечтать.

Думаю о тебе,

P. S. Может, это к лучшему. Сейчас все так неопределенно. Парень в немецком плену не лучший отец. Мы сможем все обговорить, когда я вернусь домой. Люблю тебя.

Лондон

7 сентября 1940 года

О махэр!

Не знаю, что еще можно сделать. Целых два месяца я провела в Лондоне с чемоданом писем, читая и перечитывая слова Дэвида. Я написала по всем адресам, какие только смогла найти: дом его родителей в Чикаго, квартира, которую он снимал с Харри, его общежитие, дом его сестры, даже в общество выпускников в его университете и в Ассоциацию полевой госпитальной службы. Я написала каждому, кто мог бы знать его — «моего американца».

И не получила ни одного ответа. Наверное, после стольких лет мне и не следовало ни на что рассчитывать. Семьи разрастаются и переезжают, жизнь продолжается. Не следовало ожидать, что люди будут жить по одному и тому же адресу десятки лет. Не следовало ожидать, будто кто-то что-то знает о Дэйви и что смогу таким образом излечить свое сердце.

Эти долгие недели ожидания я провела, бродя по Лондону. Я побывала везде, где мы гуляли вместе, остановилась на каждом перекрестке, где останавливался он, чтобы поцеловать меня, провела рукой по всем перилам, которых касалась его рука. Я тебе рассказывала о том Рождестве, что встречала в Эдинбурге с Крисси? Мы с Дэйви тогда вышли оба в полночь на улицу, чтобы почувствовать друг друга через сотни миль. Я думала, что если побываю в Лондоне в правильных местах, то опять смогу почувствовать Дэйви: его дыхание на моем лице, его голос в моем ухе, его руку в моей ладони. Думала, что смогу найти те моменты и ухватить их пальцами.

Но Лондон уже не тот город, где я отдала свое сердце. Это город, готовый к осаде. Все немного мрачнее, немного серее. Витрины магазинов, к которым мы прижимались, уставлены консервами и противогазами. Арки, под которыми мы целовались, завалены мешками с песком. Это город, заполненный людьми в форме. Война тут повсюду.

Был один момент, когда я вышла из гостиницы и — клянусь — увидела его на другой стороне улицы, стоящего на ступенях церкви Всех Святых. Но мимо прошел автобус, разделив нас на мгновение, и все исчезло. Даже здесь ничего, кроме призраков.

Махэр, в Лондоне нет ни намека на Дэйви. Больше нет. Нет даже в нашем бывшем номере в «Лэнгхэме». Думала, что если я буду жить там, где жили мы вместе, то притяну его к себе. Надеялась, разослав письма, получить какие-то ответы. Мечтала, что наконец-то узнаю, что случилось с моим американцем.