Джонатан Троппер - На прощанье я скажу

— Я буду в наилучшей форме, — замечает Рич с улыбкой.

— Очень мило с твоей стороны.

Дениз загорела, и ее кожа мягко сияет на фоне стерильной белизны палаты. Зубы кажутся белее, чем прежде, и он задумывается, это от контраста со смуглой кожей или она сделала отбеливание, готовясь позировать на свадебных фотографиях.

— Значит, ты согласен на операцию? — спрашивает мать.

— Нет.

Дениз фыркает и качает головой от лица всей палаты.

— Ты придурок, Сильвер.

Непривычому уху тут послышалось бы раздражение, но он улавливает в ее голосе тревогу, останки былой любви, которые ее бесят, а его, пусть это и жалко, — греют.

Кейси приносит пластиковый стаканчик с ледяной водой. Он выпивает его залпом, в два жадных глотка, и наслаждается вкусом маленьких кубиков льда, тающих на языке. Он никогда раньше по-настоящему не понимал прелести того, как что-то тает во рту, так легко плавясь от жара вашего языка.

Он смотрит на Дениз:

— Ты отбелила зубы?

— Что? — переспрашивает она и краснеет — это заметно даже несмотря на загар.

Ее зубы белы, кожа смугла, и глаза синее, чем в его воспоминаниях. Она до боли красива.

Он замечает, что все в палате неотрывно смотрят на него, на лицах — смесь горечи и тревоги, будто они способны слышать его мысли. Тут-то он и понимает, что произнес это все вслух.

— Что, черт подери, с тобой происходит, Сильвер?

— У меня расслоение аорты.

— Нет, я о том, почему ты говоришь вот это?

Рич прочищает горло. Потом подходит и направляет фонарик в глаз Сильвера.

— Возможно, у него ТИА.

— Это микроинсульт, — поясняет Сильвер явно обеспокоенной Кейси, которая стоит у его кровати. — Не волнуйся, золотко. Я в порядке.

— Ты вообще ни секунды не в порядке, — Кейси.

— Ну образумь же его, — Элейн.

— Тебе необходима эта операция, — Рич.

Сильвер смотрит на Дениз, которая почему-то вдруг затихла.

— Мне не хватает нашего секса. Того, как ты целуешь меня, когда кончаешь.

— Охренеть! — Кейси.

— Господи боже, Сильвер! — Дениз.

— Это непроизвольно, — Рич.

— Я всегда считал, что мы снова будем вместе, — Сильвер.

— Пап, прекрати! — говорит Кейси, ее глаза наливаются слезами.

Он не знает, почему произносит все эти ужасные вещи. Или почему они такие уж ужасные. Что-то изменилось. Где-то в глубине души он догадывается, что пожалеет о сказанном, может, уже жалеет, но что-то определенно изменилось, он не знает, что именно, и совершенно не властен над этим.

— Прости, Кейс. Прости за все. Я был дерьмовым отцом…

— Просто замолчи!

— Может, сделаешь ему укол? — Дениз.

— Пульс стабильный, нет нужды в успокоительных, — Рич.

— Ты слышишь, что он несет?! — Дениз.

Сильвер смотрит на Кейси, и теперь он ощущает собственные горячие слезы, бегущие по щекам.

— Я был тебе нужен, а меня не было рядом. Я хотел, но видеть тебя было так больно. Я бы смотрел на тебя и хотел бы быть снова с вами, но я не мог быть снова с вами, поэтому оказалось легче просто держаться подальше.

— Сильвер, пожалуйста…

— А теперь ты взрослая, и нет уже моей маленькой девочки.

— Все еще есть.

— А теперь ты беременна.

Кейси закрывает глаза, совершенно убитая.

— Папа!

Она назвала меня папой, думает он.

— Что? — Дениз.

Повисает момент восхитительной блаженной тишины, а потом палата взрывается.

Какое-то время все орут и кричат, звучат бессмысленные вопросы и удручающие ответы, вызывающие еще больше криков. Затем, в момент нежданного затишья, Рубен прочищает горло таким манером, что тут же приковывает к себе внимание — изрядное количество времени за кафедрой научает подобным фокусам. В считаные минуты он выпроваживает всех в коридор. Закрывает дверь, придвигает кресло к кровати Сильвера и пристально смотрит на сына с мрачной улыбкой, теребя маленькую черную ермолку таким знакомым движением, что у Сильвера ком встает в его иссохшем горле. Потом он несколько раз кивает — Сильверу, а может, и самому Господу Богу.

— Ну, — произносит он с вымученной улыбкой, — по крайней мере нет никакой драмы.

— Это все моя вина.

— На тебе есть доля ответственности, не спорю, но не сказал бы, что это все твоя вина.

— Все, что у меня было, все, чего я касался… — Сильвер не может закончить мысль. В том, что он говорит с отцом, есть что-то очень волнующее.

— У них тут есть психоаналитики, знаешь ли.

— Папа!

— Просто сказал. Ты сейчас мучительно принимаешь важное решение, может, было бы полезно проговорить это с кем-то.

— Ничего мучительного. Я уже принял решение.

— Ну хорошо — я мучительно пытаюсь принять твое решение.

— Тогда, может, тебе стоит поговорить с кем-нибудь.

Он улыбается. А потом смотрит на сына, по-настоящему смотрит на него, так, как люди почти никогда друг на друга не смотрят, с неприкрытой любовью и тревогой, так, как настоящий отец смотрит на своего ребенка. Сильвер видит сеточку лопнувших сосудов на глазах отца, обвисшую кожу на скулах и нутром ощущает его глубокую усталость. Пятьдесят лет на службе у Господа. Уже всякого дерьма навидался. А теперь еще и это.

— Ты хочешь умереть? — спрашивает Рубен, не подначивая, просто желая понять.

— Не то чтобы хочу.

— А что тогда?

Он не хочет отвечать, но слышит, как слова произносятся сами собой.

— Я просто не уверен, что хочу жить.

Рубен закрывает глаза, усваивая сказанное, потом поднимается, похлопав сына по ноге.

— Что ж, справедливо, — говорит он. — Тогда не буду мешать.

Он уходит, но у двери оборачивается.

— Если мой голос считается, хочу, чтобы в протокол внесли мое мнение: тебе следует согласиться на операцию.

Сильвер глядит ему вслед, испытывая новый приступ стыда и вины. Он хороший человек и хороший отец, я же — ни то, ни другое, думает Сильвер, гадая не впервые, какого рода тихой смертью умирает его отец всякий раз, что смотрит на него.

Для протокола: самоубийство он пытался совершить лишь однажды. Да и попыткой это не назовешь, если уж речь об этом. Так — больше флирт, немного позаигрывал с самой идеей. Это было вскоре после того, как Дениз выставила его вон, и примерно с год после того, как Пэт ушел из «Поникших маргариток» и двинул навстречу богатству и славе уже без них. У него больше не было ни семьи, ни дома, ни денег, и он от отчаяния переступил черту, которую поклялся себе не переступать ни при каких условиях — он сыграл на бар-мицве вместе с «Оркестром Скотта Ки». Во время перерывов он много пил в бесплатном баре, и потом, где-то перед непозволительной расправой над песней Марвина Гея «Let's Get it On», ему стало совершенно ясно, что он окончательно и бесповоротно просрал свою жизнь.

Он подумывал прыгнуть с моста или перерезать вены, но ни то, ни другое не казалось достаточно надежным, оба способа были чреваты болезненной неудачей, а с этим у него и так полный порядок, спасибо, не надо. Даже имей он пистолет, он бы себя ему не доверил.