Санджай Гупта - Тяжелый понедельник

— Мне трудно это говорить, мэм, но ваш сын не перенес операцию, — произнес социальный работник тридцать лет назад. Тай не сразу понял, что означали эти слова. Брата снова отвезли в палату с прохладной кроватью и привинченным к стене телевизором? Тай очень на это надеялся. Он никогда не говорил об этом родителям, но очень рассчитывал, что Тед останется в больнице навсегда. Каждый раз Тед спрашивал, есть ли у Тая билет, а Тай вручал брату фантик — воображаемый билет на диснеевские мультики, после чего Тед включал телевизор, а Тай забирался на кровать, которой Тед с помощью кнопок придавал форму кресла. Глядя на мать, Тай чувствовал, что произошло что-то плохое, очень плохое, хотя и не понимал, что именно. Он не представлял себе жизни без старшего брата. Сама мысль о смерти Теда была невозможна для Тая, который обожал брата до такой степени, что подражал его птичьей походке и слегка косящему взгляду.

Трагедия подточила отношения родителей. Отец стал надолго исчезать по вечерам. Когда он приходил, то бывал обычно немногословен и молча как потерянный бродил по их маленькому дому. Мать с головой погрузилась в работу. Она была риэлтором и большую часть выходных дней моталась с клиентами по южной Калифорнии. Она занималась в основном новичками, людьми, впервые покупавшими недвижимость. Это значило, что комиссионные были небольшими, жилье — дешевым, а сделки неприбыльными. Тай догадывался, что мать держится за эту работу потому, что ей нравится общаться с полными светлых надежд на будущее молодыми парами. Брак родителей распался вскоре после смерти Теда — через год или два. Узы рухнули, не выдержав тяжести горя.

Когда Тай был подростком, родители на короткое время встретились. В отделении скорой помощи, где их свела следующая семейная трагедия. Обоим было уже под пятьдесят, но выглядели они старше своих лет. Несмотря на то что оба состояли в новых браках, родители обнялись и долго стояли, тесно прижавшись друг к другу. Теперь их связывали странные и страшные узы — общее горе утраты уже двоих детей. Тай с матерью приехал в больницу, когда сестра Кристина была уже в операционной. Все случилось незадолго до этого в продуктовом магазине, где Кристина стояла в очереди за кока-колой и жвачкой. Друзья ждали на улице и нетерпеливо махали ей руками, когда в магазин торопливо вошел какой-то человек.

— Прошла всего секунда. Мы увидели вспышки и услышали громкие хлопки, — рассказывали потом оставшиеся на улице друзья. Стрелка так и не нашли. Он оставил на месте преступления двоих убитых и Кристину — живую, но с пулей в голове. Прогноз был неблагоприятный.

К ним вышел молодой нейрохирург и сухо сообщил, что Кристина осталась жива, но до конца дней будет находиться в вегетативном состоянии. Врач говорил буднично, по-деловому, как слесарь в автосервисе, равнодушно предлагающий клиенту поменять резину. В тот миг в родителях угасла последняя искра жизни. Они продолжали дышать, их сердца продолжали биться, но души их в тот момент умерли.

Но теперь на Тая эта страшная новость оказала совсем другое действие, чем весть о смерти брата. Трагедия с сестрой заставила его собраться и обрести ясную цель. В свое время смерть брата вызвала у Тая приступ ярости; он возмутился равнодушием врача, озлобился на несправедливый и бесчестный мир, стал своенравным и неуправляемым подростком. Он легко приходил в бешенство, плохо учился. Но бедственное положение сестры преобразило Тая до неузнаваемости. Он решил во что бы то ни стало стать нейрохирургом и делать для спасения больных то, что не могут делать другие. С этого момента вся его жизнь была подчинена одной-единственной цели. Он стал первым учеником в школе, затем лучшим студентом в университете, а потом одним из лучших в стране нейрохирургов. Но Тай не забыл, как в обоих случаях отнеслись врачи к его родителям. Они уклонились от встречи с матерью. Тай не забыл, что именно равнодушие врачей сделало горе матери еще более невыносимым. Не было поэтому ничего удивительного в том, что он — хотя мог быть порой нетерпимым и высокомерным в отношениях с коллегами — неизменно проявлял смирение и сочувствие в беседах с больными и их родственниками.

Стоя перед Эллисон Макдэниел и готовясь сообщить ей самую страшную новость, какую только можно сообщить матери, Тай вспомнил те калифорнийские больницы: вспомнил больничного чиновника, буднично сказавшего о смерти брата, сестру, долгие годы находившуюся в отделении для тяжелых хронических больных, вспомнил и свою клятву спасать больных в самых безнадежных случаях. Тай почувствовал, как нестерпимо горячая слеза покатилась по его щеке.

— Все очень плохо? — тихо спросила Эллисон.

Тай откашлялся, прежде чем смог заговорить.

— Да, мэм, — так же тихо ответил он. — Мы потеряли вашего сына.

Эллисон зарыдала, и Тай взял ее за руки.

— Я знаю, что вы сделали все, что могли, — сказала она. Таю перехватило горло, и он не смог ничего ответить. Эллисон Макдэниел подошла к нему и обняла. Это объятие немного успокоило и одновременно поразило до глубины души. Лучшего хирурга больницы Челси успокаивает мать больного, которого он только что убил, — Тай понимал это так, сознавая меру своей вины. Эллисон медленно собрала свои вещи и пошла к выходу. В дверях она обернулась, смахнула слезу, посмотрела на Тая и сказала — Я понимаю, как вам было тяжело.

Рядом, за стеной, глотая слезы, стояла медсестра Моника Тран, звонившая из пустого коридора своему другу. — Я решила оставить ребенка. — Она не могла больше говорить и нажала кнопку отбоя.

Митчелл С. Томпкинс по прозвищу Хапуга [4] Как это принято в США, прозвище часто дается усечением имени. Прозвище этого персонажа «Митч», от англ. Mitch — «хапуга». заглянул в разлинованный желтый блокнот и провел пальцами по массивному, инкрустированному бриллиантами золотому браслету на правом запястье. Потом он одернул безупречный итальянский пиджак и фальшиво улыбнулся Тине Риджуэй, обнажив нестерпимо белые зубы. Тина сидела напротив, неестественно выпрямив спину и положив ногу на ногу. Руки она непринужденно сложила на коленях, стараясь не показать, насколько неприятна ей эта ситуация. На ней был хирургический костюм, кроссовки и свежий, хрустящий от крахмала белый халат.

— Итак, доктор Риджуэй, до операции вы говорили Мэри Кэш, что собираетесь лишить ее обоняния?

Тина, не отводя взгляд, слегка поморщилась и глубоко вздохнула.

— Конечно, нет. Мы не собирались этого делать.

— Тем не менее вы это сделали, не так ли? — настаивал Томпкинс.

Тина помолчала, тщательно подбирая слова.

— Не бывает операций без риска.

Разговаривая с Тиной, Томпкинс мерил шагами конференц-зал двенадцатого этажа больницы. Как и весь этаж, зал был невероятно элегантен — дубовый стол с вишневыми вставками, обитые кожей стулья с высокими прямыми спинками. На стенах любимые картины Хутена, на потолке светильники с золотыми плафонами. Не самое подходящее место для допросов с пристрастием, но Томпкинс настаивал, и больничные юристы сдались. Тина закрыла глаза, стараясь сохранять спокойствие. Если Хапуга Томпкинс решил вывести ее из себя, то преуспел в этом. Фамилия Томпкинса была Тине знакома. Это имя красовалось на обороте телефонного справочника больницы — под фотографией юриста — Томпкинс с озабоченным лицом, окруженный встревоженными пациентами. «Вам нанесли ущерб? Вас не устраивает результат лечения?» В жизни Томпкинс, правда, выглядел хуже, чем на фотографии. Со снимка он смотрел, самоуверенно улыбаясь. И на фото выглядел высоким, хотя на самом деле был среднего роста и довольно хрупким. Красивое лицо было несколько одутловатым, бледным, а под глазами отчетливо виднелись синие круги. Но важности и чванливости ему было не занимать, и он не стесняясь ими пользовался.