Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Кроме того, — продолжал он все тем же легким тоном, — я превосходно разбираюсь в чаевых. Вот вы с мужем в силу своего социального положения лишь даете их, а потому и понятия не имеете, что клиенты бывают достоинством в одну, три и пять песет. Такова истинная классификация постояльцев, неведомая тем, кто по ошибке относит себя к блондинам или к брюнетам, к долговязым или коротышкам, к промышленникам, путешественникам, миллионерам, инженерам-путейцам… Существуют даже постояльцы по десять сентимо — пусть даже за номер они платят хоть сто песет в сутки. Именно к этой категории они и принадлежат, а к другим не имеют отношения.

Женщина ответила не сразу. Она, казалось, о чем-то очень сосредоточенно думает.

— Полагаю, — произнесла она наконец, — что для наемного танцора чаевые тоже немаловажны.

— Ну разумеется. Если угодить даме, с которой протанцевал вальс, она может незаметно сунуть в карман банкноту, а это избавит тебя от забот на вечер или даже на целую неделю.

Эти слова прозвучали не без язвительности, потому что его слегка кольнула досада, которую он не счел нужным скрывать. И женщина, внимательно слушавшая его, почувствовала это.

— Послушайте, Макс… Я в отличие от большинства людей моего круга, прежде всего, конечно, мужчин, без предубеждения отношусь к профессиональным танцорам. И даже к жиголо. Ведь даже в наши дни дама в туалете от Лелонга или Пату не может пойти в ресторан или на бал одна.

— Да не трудитесь оправдываться. Я человек без комплексов. Расстался с ними давным-давно, в сырых и холодных номерах меблированных комнат, где одеяла изношены, а согреться можно лишь полбутылкой вина.

Помолчали. Макс угадал ее следующий вопрос за секунду до того, как он прозвучал:

— И женщиной?

— Да. Иногда и женщиной.

— Дайте мне сигарету.

Макс вытащил портсигар. Осталось три штуки, определил он ощупью.

— Прикурите ее сами, пожалуйста.

Он чиркнул спичкой. И при свете ее убедился, что Меча пристально на него смотрит. Прежде чем погасить, он, все еще ослепленный вспышкой, раза два затянулся и вложил сигарету в губы Мечи, которая не воспользовалась на этот раз своим мундштуком.

— Что же вас привело на «Кап Полоний»?

— Чаевые… Ну, и контракт, само собой. Прежде я работал и на других лайнерах. Рейсы в Буэнос-Айрес и Монтевидео собирают приятную публику. Путь долгий, и пассажиры желают развлекаться. По внешности я — типичный «латино», недурно танцую танго и другие модные танцы: это все помогает. Как и языки.

— На каких же языках вы говорите?

— По-французски. И еще кое-как по-немецки.

Женщина отбросила сигарету.

— Вы держитесь как настоящий джентльмен, хоть и начинали с мальчика на побегушках… Где научились таким манерам?

Макс рассмеялся, глядя, как на земле, у нее под ногами, меркнет красный уголек.

— Читал иллюстрированные журналы — колонки светской хроники, моды, репортажи из высшего общества… Глядел по сторонам. Прислушивался к разговорам, перенимал стиль поведения. Был у меня приятель, который помог мне в этом отношении…

— Вам нравится эта работа?

— Временами. Я ведь зарабатываю на жизнь не только танцами. Иногда танец — это предлог обнять красивую женщину.

— И всегда — в безупречном фраке или смокинге?

— Разумеется. Это ведь моя спецовка, — он чуть было не добавил, «за которую я еще остался должен портному с улицы Дантон», но сдержался. — Что для танго, что для фокстрота или блэк-боттома.

— Вы меня разочаровываете… Я-то представила, как вы танцуете злодейские танго в самых злачных местах Пляс Пигаль… Где становится оживленно, лишь когда загораются фонари и под ними проходят проститутки, воры, апаши.

— Я вижу, вы хорошо осведомлены о тамошней публике.

— Ну, я ведь сказала, что «Ферровиария» — не первое в моей жизни сомнительное заведение. Кто-то может назвать это извращенным удовольствием от свального греха.

— А мой отец любил повторять: «Повадился кувшин по воду ходить…»

— Разумный человек был ваш отец.

Они уже возвращались, медленно приближаясь к уличному фонарю у входа в «Ферровиарию». Меча немного опередила его, с загадочным видом наклонила голову.

— А какого мнения на сей счет ваш муж? — спросил Макс.

— Армандо так же любопытен, как я. Ну, или почти так же.

Макс призадумался об оттенках значения слова «любопытный». Вспомнил, как с куражливой повадкой опасного уличного задиры остановился перед их столиком этот самый Хуан Ребенке и с какой холодной надменностью Меча Инсунса приняла его приглашение. Вспомнил и то, как ее обрисованные легким шелком бедра качались вокруг ног партнера. Как с нажимом и вызовом произнесла: «Теперь ваш черед», когда вернулась за стол.

— Я знаю заведения на Пигаль, — ответил он. — Хотя работал в других местах. До марта — в русском кабаре «Шахерезада» на улице Льеж, это на Монмартре. А еще раньше — в «Касме» и в «Казанове». В отеле «Ритц», а в сезон — в Довиле и Биаррице.

— Как славно. Без работы не сидели, насколько я вижу.

— Не жаловался. Быть аргентинцем стало так же модно, как танцевать танго. Быть или хотя бы казаться.

— А почему вы жили во Франции, а не в Испании?

— Это долгая история. Соскучитесь слушать.

— Вовсе нет.

— Тогда я соскучусь рассказывать.

Меча Инсунса остановилась. В свете фонаря черты ее лица предстали теперь отчетливей. Чистые линии, в очередной раз убедился Макс. Сверхъестественное спокойствие. И в полутьме было видно: каждая клеточка ее тела свидетельствует, что женщина эта принадлежит к особой породе, к существам высшего разбора. Даже в самых заурядных и обыденных движениях, казалось, чувствовалась рука живописца или античного скульптора. Элегантная небрежность большого мастера.

— Возможно, мы там с вами пересекались, — сказала она.

— Невозможно.

— Почему же?

— Я ведь вам уже сказал на пароходе: потому что я бы вас запомнил.

Она поглядела на него пристально, не отвечая. В неподвижных зрачках двоилось отражение его лица.

— А знаете что? — сказал он. — Мне нравится, как естественно вы соглашаетесь, когда вам говорят, что вы красивы.

Меча Инсунса еще мгновение молчала, глядя на него, как раньше. Хотя теперь, когда половина ее лица попала в тень, стало казаться, что она улыбается уголком губ.

— Теперь понимаю, чему вы обязаны своим успехом у женщин. Да еще при вашей наружности… Совесть не мучает вас за то, что вы разбили столько сердец и зрелым дамам, и нежным барышням?

— Нисколько.

— И правильно. Угрызения совести редки у мужчин, если они добиваются денег или обладания, и у женщин, если они через день меняют возлюбленных… И потом, мы вовсе не испытываем такой благодарности за рыцарские поступки и чувства, как принято думать. И доказываем это, влюбляясь в проходимцев или в грубых мужланов.