Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

Он помолчал, озабоченным взглядом окидывая тонущее в полумраке здание. Так альпинист перед восхождением оценивает трудный профиль горы.

— Проблема в том, как подойти. Как подняться, чтобы ни один проклятый большевик ничего не заподозрил.

— Большевик… — со смехом отзывается Меча. — Так уже давно не говорят.

Вспышка. Меча прикуривает сигарету. Третью за то время, что они здесь стоят.

— Ты должен что-нибудь придумать, Макс. Как ты делал это раньше. Много раз.

Молчание. Витает легкий запах табачного дыма.

— Вспомни, как это было в Ницце. В доме Сюзи Ферриоль.

Изящно, думает он. Парадоксально — привести как аргумент ту давнюю историю.

— Не только в Ницце, — отвечает он спокойно. — Беда в том, что я тогда был вдвое моложе.

И замолкает на миг, рассчитывая невероятные вероятности. В тишине парка слышится далекая музыка, долетевшая сюда из какого-нибудь бара на площади Тассо.

— Если сцапают…

И осекается, помрачнев. Потому что слово это вырвалось у него, сказалось вслух будто бы само собой.

— Тебе не поздоровится, — договаривает Меча. — Это точно.

— Здоровье меня не очень-то заботит, — беспокойно улыбается Макс. — Мне в тюрьму не хочется.

— Как странно слышать это от тебя.

Удивление ее кажется непритворным.

— Мне и прежде бывало страшновато, — безразлично говорит Макс. — Но сейчас мне шестьдесят четыре года.

Музыка вдали не смолкает. Что-то ритмичное, современное. Но слишком далеко, чтобы Макс мог распознать мелодию.

— Ведь это не кино, — продолжает он. — А я не Кэри Грант в роли гостиничного вора… В реальной жизни хеппи-эндов не бывает.

— Глупый… Ты дал бы Кэри Гранту сто очков вперед.

Она взяла его руки в свои — тонкие, чуть костлявые, теплые, слегка сжала. Макс продолжал вслушиваться в далекую музыку. И вот наконец уловив, поморщился: это было не танго.

— Знаешь?.. Это мне казалось, что ты похожа на девушку из этой картины… Или, вернее, что она похожа на тебя… Она всегда напоминала мне тебя — тонкая, изящная… И до сих пор похожа на тебя… Или ты — на нее.

— Хорхе — твой сын. Уж в этом можешь быть совершенно уверен.

— Может быть, — отвечает он. — Однако…

Он водит ее ладонью по своему лицу, будто приглашая убедиться, что́ сделало с ним время.

— Может быть, существует другой путь, — ее прикосновение кажется лаской. — Может быть, стоит подумать об этом завтра, при свете дня… И ты отыщешь способ.

— Если бы существовал другой путь… — отвечает он, почти не слушая. — Если бы я был моложе и ловчей… Не слишком ли много нереальных условий?

Меча отдергивает руку:

— Я отдам тебе все, что у меня есть, Макс. Сколько скажешь.

В удивлении он снова глядит на нее. Видит в полутьме силуэт, подсвеченный дальними огнями и раскаленным угольком сигареты.

— Это фигура речи, я полагаю.

Силуэт пошевелился. Двойной медный высверк. Глаза женщины устремлены на него.

— Да, это фигура речи, — соглашается она, два раза подряд пыхнув огоньком на конце сигареты. — Но я отдам тебе… Отдала бы все…

— И даже чашку кофе в твоей лозаннской квартире?

— Разумеется.

— И даже ожерелье?

Пауза. Довольно продолжительная.

— Глупости не говори.

Красный светлячок падает наземь и гаснет. Меча снова берет Макса за руку. Музыка вдали смолкла.

— Будь я проклят, — говорит он. — Делаешь из меня какого-то героя-любовника. Заставляешь забыть, сколько мне лет.

— Я того и добиваюсь.

Он заколебался на миг. На миг, не больше. Челюсти ноют, силясь сдержать готовое вырваться признание.

— У меня нет ни сантима, Меча.

Помедлив немного, она отвечает:

— Знаю.

Макс на миг теряет дар речи. Он глубоко ошеломлен.

— Как это «знаешь»? — сказал он, перебарывая приступ паники. — Что знаешь?

Он хочет высвободить руку, выпрямиться, встать. Вырваться отсюда. Но Меча держит его мягко, но крепко.

— Знаю, что живешь не в Амальфи, а здесь, в Сорренто. Что служишь шофером на вилле «Ориана». Что дела твои в последнее время идут неважно.

Хорошо, что я сижу, думает Макс, свободной рукой опираясь о подушку кресла. А не то упал бы.

— Я постаралась кое-что выяснить о тебе, как только ты появился в отеле.

В растерянности и смятении он пытается определить, какие чувства испытывает в эту минуту. Стыд, унижение. Все эти дни он выглядел жалко, смехотворно и нелепо, играя эту роль. Пыжился и вел себя по-дурацки.

— И ты все знала с самого начала?

— Почти все.

— Зачем тогда подыгрывала мне?

— По нескольким причинам. Во-первых, из любопытства. Было очень увлекательно увидеть перед собой прежнего Макса, всегдашнего Макса — элегантного и бессовестного жулика.

Она замолкает на миг, не выпуская из рук его руку.

— И, кроме того, у меня к тебе слабость. Была и есть.

Макс высвобождает руку, поднимается на ноги.

— И остальные тоже в курсе дела?

— Нет. Я одна.

Выйти бы на воздух, думает Макс, глубоко вздохнуть, утихомиривая бурю противоречивых чувств. Или срочно выпить. Чего-нибудь покрепче. Чтоб продрало до самого нутра и прочистило.

Меча в полном спокойствии остается сидеть.

— Не будь тут замешан Хорхе, при других обстоятельствах… Это было бы даже забавно. Побыть с тобой. Понять, чего ты добиваешься. Как далеко намерен зайти.

Она замолкает на мгновение.

— И что ты предлагаешь?

— Сама не знаю… Может быть, воскресить старые времена…

— В каком смысле?

— Да во всех.

Она медленно поднимается. Это стоит ей известного усилия, отмечает Макс.

— Прежние времена минули и сгинули. Вышли из моды наподобие нашего танго. Да, умерли, как твои парни былых времен или как ты сам… Как я. Как мы с тобой.

Она ухватывает его за руку точно так же, как двадцать девять лет назад в Ницце, в тот вечер, когда они шли в «Львиную охоту».

— Это сулит многое, — добавляет она. — Увидеть, как ты воскреснешь ради меня и для меня.

Снова взяв его руку, она мягко подносит ее к губам. Ласково дует. В голосе ее звучит улыбка:

— Сделать вид, что снова смотрю на тебя, как смотрела когда-то.

Солнце уже высоко. Макс продолжает в бинокль наблюдать за резиденцией советских шахматистов, примыкающей к отелю «Виттория». Он только что обошел особняк кругом, внимательно вглядевшись в ворота, ведущие на главную аллею, а теперь, устроившись меж бугенвиллеями и лимонными деревьями, рассматривает противоположную сторону. Поблизости стоит беседка со скамейкой. Оттуда как на ладони весь фасад, включая и балкон соколовского номера, и выложенный красноватой плиткой карниз с водосточным желобом, и тонкий длинный штырь громоотвода на крыше. И желоб, и громоотвод нуждаются в том, чтобы кто-то время от времени следил за их состоянием, соображает Макс. И со вновь пробудившейся надеждой ведет вдоль всего фасада взглядом. И тотчас расплывается в улыбке — улыбке прежних времен, от которой лицо молодеет и сглаживаются следы ущерба, причиненного годами: это он заметил железные скобы-ступени, вделанные в стену.