Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

Когда Уильям увлекался, его было не остановить. Он знал о французском кино абсолютно все — актеров, продюсеров, режиссеров — и сообщил нам массу увлекательных, неизвестных прессе деталей. У нас на глазах творилась история национального кинематографа. Он взял руку Камиллы и заглянул ей в глаза:

— В жизни ты намного лучше.

— Почему ты так говоришь? — удивилась Камилла.

— Мишель нарисовал твой портрет-робот — вроде полицейского фоторобота, на нем у тебя была очень странная голова.

Я попытался пнуть Уильяма ногой под столом, но промахнулся.

— Ты нарисовал мой портрет?

— Попробовал. Чтобы найти тебя, — пролепетал я.

— Хотелось бы взглянуть.

— Мне не удалось передать сходство. Я его порвал.

— Ты ничего не потеряла, — вмешался Уильям. — Портрет был в кубистическом стиле.

На сей раз мой удар достиг цели.

Уильям решил разрядить обстановку и принялся изображать охоту на муху. Он крутил головой, замахивался, будто ловил назойливое насекомое, разжимал кулак, муха улетала, и все начиналось сначала. Камилла весело хохотала.

— Ты умеешь ездить на велосипеде? — спросил он.

— Конечно.

— Хочешь сняться в моем фильме? Ты будешь великолепна.

— У меня нет на это времени. Я готовлюсь к экзаменам.

— Не сейчас. Летом. Роль отличная.

— Все равно не смогу.

— Я дам тебе свой телефон. Прочтешь сценарий — звони в любой момент. Поговорим.

Уильям встал, собрал свои газеты и сказал:

— Кстати, Мишель, я видел твои фотографии. Очень неплохо.

— Тебе понравилось?

— Для начинающего недурно. А скажи-ка, твой друг из «Фоторамы» сможет проявить для меня несколько пленок?

— Спроси у него.

— Он дороговато берет.

— Я ему не платил, он получил процент с продаж.

Уильям так торопился уйти, что забыл заплатить по счету.

— Занимаешься фотографией?

— Пытаюсь.

— Ты мне не говорил. Можно посмотреть снимки?

— Если хочешь.

— Твой приятель Уильям ко мне подкатывался?

— Забудь. Он просто не может иначе.

Через стекло витрины «Фоторамы» я видел, как хозяин мастерской раскладывает на полках пленки. В правой витрине были выставлены черно-белые фотографии шторма и людей на пирсе, борющихся с ветром и непогодой.

— Они твои? — спросила Камилла.

— Мои сейчас внутри. Они месяц простояли в витрине, и несколько штук продались.

Я толкнул дверь, и мы вошли.

Хозяин расплылся в улыбке, как будто обрадовался моему приходу:

— Как поживаете?..

Моего имени он вспомнить не смог.

— Я бы хотел показать мои снимки подруге.

— Они для того тут и выставлены. Позвать Сашу?

— Он же не работает по четвергам…

— Сейчас он приходит каждый день. Мы получили роскошный заказ от Министерства культуры. Первая съемка плафона Шагала в Опера Гарнье. [180] Потолок в Гранд-опера (Парижская национальная опера, архитектор Шарль Гарнье) был расписан Марком Шагалом в 1964 году. Саша, — крикнул он, — тут ваш любимый фотограф.

Мы прошли в соседнее помещение, служившее выставочным залом. Камилла остановилась в центре и начала медленно поворачивать голову, разглядывая фотографии на стенах.

— Вот эти твои, — сказала она, кивнув на правый угол.

Она была совершенно уверена, что угадала, и, не дожидаясь подтверждения, подошла к снимкам фонтана Медичи и долго вглядывалась в изображение.

— Они великолепны, Мишель.

— Правда?

— Конечно. Ты один мог так это снять. Были бы у меня деньги, я бы их купила.

— В этом нет необходимости, мадемуазель.

Появился Саша, одетый в любимую холщовую рубашку. Он осунулся, глаза были красные, как у человека, не спавшего много ночей подряд.

— У меня есть запасной комплект, и я с радостью подарю его вам.

— Это как-то неловко…

— Снимки вам не нравятся?

— Ну что вы, они потрясающие.

— Тогда мы воспользуемся присутствием автора — он их подпишет. Не возражаете, Мишель?

Саша прошел к столу, вынул из ящика белый конверт, достал из него пять снимков и разложил на прилавке. Я написал на обороте каждого оттиска: «Камилле» — и расписался.

— Храните их очень бережно, мадемуазель. Через двадцать-тридцать лет они будут стоить целое состояние.

— Я не удивлюсь, — спокойно ответила Камилла. — Мишель — творческая личность, он пишет замечательные стихи.

— Надо же, как интересно! — воскликнул Саша, хитро улыбнувшись. — Почему вы никогда мне об этом не говорили? Я был бы рад прочесть при случае.

— Не выйдет, — покачала головой Камилла. — Мишель никогда не записывает свои стихи. Он просто читает их мне.

— Мишель прав, на слух поэзия воспринимается лучше.

Саша положил подписанные фотографии в конверт и протянул его Камилле:

— С наилучшими пожеланиями от заведения.

— Большое спасибо. Это очень трогательный подарок. Мишель сказал, что вам понравилось «Утро магов».

— ?..

Я не знал, куда деваться, и незаметно подал Саше знак: «Умоляю, не выдавайте меня!»

— Невероятная книга! — сказал он.

— Я тоже так думаю, а вот Мишель никак ее не осилит.

— Ты же знаешь, Камилла, я сейчас не могу отвлекаться. Вот сдам экзамены и на каникулах обязательно прочту.

— Поддержите меня, Саша, скажите ему, что «Утро» — увлекательнейшая книга.

— Совершенно с вами согласен. Авторы высказывают спорные идеи, но меня восхищает их нонконформизм. Они разворошили муравейник.

— Вот видишь, Мишель!

— Я все понял, Камилла. Нам пора, мы и так оторвали Сашу от работы.

— Знаете, Мишель, у Камиллы очень интересное лицо. Почему вы ее не снимаете?

— Она не любит фотографироваться.

— Камилла… Я могу называть вас по имени?

— Ну конечно!

— Так вот, Камилла, предложите Мишелю обмен: вы ему позируете, а он дарит вам стихотворение. Внакладе вы точно не останетесь, как думаете?

— Не знаю, согласится ли он.

— Давайте, Мишель, слово за вами.

Присутствие Камиллы спасло Сашу от моих жарких объятий.

Так я сделал первые снимки Камиллы. Она потребовала «залог», и я записал все стихотворения, не изменив ни строчки. Запас скоро закончился, пришлось снова обращаться за помощью к Саше. Он снабжал меня «поэтической продукцией», хоть и не слишком щедро, зато печатал большие, контрастные, с четкими линиями фотографии Камиллы и отказывался брать за это деньги. Как-то раз я сказал, что чувствую себя ужасно неудобно из-за того, что пользуюсь плодами чужого вдохновения, а сам ничего сочинить не могу. Саша ответил, что стихи принадлежат тем, кто их любит, и он совершенно счастлив, что помогает доброму делу.

Камилла считала, что я слишком много снимаю, а стихов пишу мало. Я объяснил, что стихосложение требует куда больше усилий и времени, так что одно стихотворение вполне равнозначно нескольким фотографиям.