Цянь Чжуншу - Осажденная крепость

— Он даже нас не познакомил как следует, промычал что-то невнятное. Небось новую подружку себе завел, опять пустился в разгул! А девица на вид ничего, только уж очень расфуфырена — сразу видно, что из приезжих. Тяньцзянь, когда узнал, что мы его ждали, бросился извиняться: мол, собирался быть, да дела задержали. Уверял, что непременно придет через несколько дней, а пока что просил передать тебе самые искренние извинения.

— Гм, через несколько дней… Это через сколько? — спросила Маньцянь ледяным тоном.

— Через сколько бы ни пришел, мы все равно специально готовиться не станем. Тем более мы родственники, и всякие там церемонии ни к чему. Я полагаю, что сейчас он по уши залез в свои амурные дела и вряд ли скоро выберется к нам. А мы с тобой, видать, стареем! Я теперь гляжу на влюбленные пары и вовсе им не завидую. Почему-то больше думаю о том, какие они еще зеленые, наивные, сколько им предстоит испытать встреч и разлук, какие шутки сыграет с ними судьба… Нам, женатикам, куда спокойнее — мы как корабли, укрывшиеся в гавани от ветров. Подумать только, всего два года, как свадьбу сыграли, а уже можем считаться старой супружеской парой!

— Ты не мыкай, ты про себя говори! — Маньцянь, улыбнувшись, ответила репликой Тринадцатой сестрицы из «Новых героев и героинь» [168] «Новые герои и героини» — авантюрный роман, написанный маньчжуром Вэнь Каном в середине XIX в. (супруги лишь недавно прочли этот шедевр и теперь то и дело цитировали его). Видя жену в добром расположении духа, Цайшу стал добиваться от нее поцелуев; ослепленный своим чувственным порывом, он не почувствовал ее холодности.

В ту ночь Маньцянь почти не спала. Было слышно, как сладко похрапывал утомленный Цайшу, долго не проходила сковавшая все тело напряженность, томило какое-то беспокойство. Она тихо лежала и удивлялась — отчего она, такая молодая, уже пресытилась любовью? И не только любовью, все вокруг оставляет ее равнодушной, не вызывает никакого интереса. Всего два года длится ее замужняя жизнь, а уже кажется такой рутиной, набившей оскомину, будто она провела с Цайшу весь свой век.

Да, как сказал Цайшу, «нам спокойнее». Но она и не испытывала никакого смятения чувств с того самого дня, как познакомилась с будущим мужем. Конечно, она боялась, как бы внешние силы не помешали их роману, но к самому Цайшу питала абсолютное доверие и полностью на него полагалась. Она не ведала, что такое тайные сомнения, нарочитые недоразумения и прочие утонченные мучительства влюбленных. Ни горечи, ни остроты, ни кислоты — всегда один и тот же вкус чая без сахара. Сегодня чуть покрепче, завтра послабее — а дни шли и шли, не отмеченные никакими событиями, не имеющие к ней никакого отношения. Могло показаться, что их прожил кто-то другой.

Не успеешь моргнуть, и уже тридцать лет. Что ни говори, обидно приближаться к старости таким вот образом. Наверное, лучше было бы родить ребенка, заполнить им пустоту бытия и постараться стать хорошей матерью. Но сначала были какие-то неопределенные стремления, хотелось сделать что-то полезное, поработать для общества и не уподобляться большинству женщин ее круга, которые после замужества замыкаются в семье. А еще были опасения, что ребенок помешает любви, и не стоит торопиться… А теперь непонятно, хочет ли Цайшу прибавления в семье, сможет ли он вынести дополнительные расходы. И когда кончится эта проклятая война!

Маньцянь поднялась с постели очень поздно, когда Цайшу уже отправился на работу. Голова была тяжелой от бессонницы, вспухшие веки еле поднимались. Мельком увидев в зеркале свое бледно-желтое продолговатое лицо, она не решилась всмотреться попристальнее. Заниматься косметикой тоже не хотелось — все равно до обеда никто не заявится. Умывшись, почистив зубы и полежав немного, она почувствовала себя лучше. Когда прислуга вернулась с рынка, Маньцянь надела синюю холщовую куртку, пошла на кухню и стала помогать ей готовить обед.

В разгар их работы раздался стук в ворота. Кто бы это мог быть? Служанка побежала открывать засов. Маньцянь не сразу сообразила, что она не причесана, не подкрашена, вся пропахла кухней и никак не может принимать гостей; сообразив же, пожалела, что не успела предупредить прислугу. А та уже бежала обратно в кухню с криком: «Хозяйка!» Оказывается, пришел тот самый Чжао, который приходится хозяину родственником, и сказал, что хочет видеть хозяина и хозяйку. Он стоит у входа — так надо ли приглашать его в дом?

Весть о приходе Тяньцзяня застала Маньцянь врасплох. Прятаться было уже поздно — служанка кричала слишком громко, ее стоило бы отчитать, да это делу не поможет. Выйти к гостю? В таком виде неприлично, все-таки первый визит. Побежать в спальню принарядиться? Придется проходить через внутренний дворик и, следовательно, попасться на глаза визитеру. Значит, и показаться стыдно, и скрыться некуда. Оставалось лишь велеть служанке извиниться перед гостем и сказать, что хозяина нет дома; вернется — непременно нанесет ответный визит. Служанка столь же громогласно ответила, что поняла, и пошла выполнять распоряжение. Вся в смущении, Маньцянь не стала слушать, правильно ли та передала ее слова. Ей ясно было одно: она невежливо обошлась с гостем, который не мог не понять, что она находится на кухне. Наверное, он извинит ее поведение: возилась со сковородками, перепачкалась. Но как же так — красивая и ученая кузина не решается принять в кои-то веки пожаловавшего родственника! Какой позор… Но Тяньцзянь сам виноват. Угораздило же его появиться именно в этот момент!

Тут вернулась служанка и сказала рассерженной хозяйке, что гость ушел, но обещал снова прийти в субботу после обеда. Маньцянь обругала ее и объяснила, что о приходе гостей надо объявлять тихим голосом. Прислуга обиделась, надула губы и пригрозила уйти с работы. Маньцянь разгневалась еще больше. Когда Цайшу пришел обедать, она рассказала ему о случившемся и пожаловалась на его распрекрасного братца — явился бог весть откуда да еще неприятности людям доставляет.

Хотя супруги и договаривались не устраивать вторично угощения, все же днем в субботу Цайшу принес пирожных и конфет. Маньцянь после обеда всерьез занялась своей внешностью. Прошлый раз она делала это только из вежливости — неудобно же принимать гостя непричесанной и ненапудренной. Сейчас ею двигало подспудно жившее в ней неприятное воспоминание о том, как она оказалась не на высоте в прошлый раз. Хотя Тяньцзянь не мог видеть ее, она была уверена, что теперь в его воображении жена брата — стряпуха в саже и масле, которая прячется на кухне и не смеет показаться людям. Значит, надо приложить все старания, чтобы реабилитировать себя. Сама того не заметив, она нарумянилась и напудрилась больше, чем обычно: видимо, то была инстинктивная поправка на эстетические вкусы таких гуляк, как Тяньцзянь.